Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

Под гром аплодисментов, крики «ура!» и «многая лета!» Христос из Эльки спустился со сцены и, пока в углу раздавали продукты, подошел благословить выживших в резне. Старик в черном сюртуке и кургузой шляпе, просидевший весь вечер неподвижно, что твой гипсовый бюст, единственный не поднялся на ноги, принимая благословение, а только пожал святому руку и удостоил легким кивком. Ведущий вначале представил ветерана как Олегарио Сантану — девяносто один год от роду, в школе Санта-Мария получил ранение в руку.

Христос из Эльки остался ночевать в профсоюзе. Перед этим рабочие с женами пригласили его в филармоническое общество, где устраивалась скромная вечеринка, «не беспокойтесь, Учитель, ничего такого, лимонад да киселек». Он все время просидел в углу, пытливо вглядываясь в танцующие пары. Раньше он никогда не бывал в филармонических обществах на праздниках — только читал проповеди, — и к тому же в жизни не танцевал. Не видел смысла.

— Аки агнцы на лугу скачут, — заметил он сидящему рядом.

По выходе с танцев, уже после полуночи, Христос из Эльки нос к носу столкнулся с падре Сигфридо. Священник, кажется, вышел из дома сеньора управляющего. Узрев проповедника, он впал в ярость и, сотрясаемый тиком, начал остервенело честить его вероотступником, богохульником, наглым самозванцем, самозванец и есть, ведь никто, кроме священника, не имеет полномочий свершать таинство брака ни над какой парой нигде в мире, а он не далее как сегодня утром якобы кого-то повенчал.

На вопли вскоре собрался кружок рабочих, не спешивших, впрочем, принимать чью-то сторону. Холостяки косо смотрели на проповедника, подозревая, что он хочет забрать их Магалену, а священника недолюбливали почти все за слишком уж частые походы в гости к управляющему. Христос из Эльки молча стоял и задумчиво поглаживал бороду. Наконец он вплотную подступил к падре Сигфридо и с обезоруживающим дружелюбием ответил, что господин священнослужитель, может, и разбирается в церковных законах, зато он, Христос, подчиняется непосредственно Божественному Наставнику, Предвечному Отцу, Единому, Альфе и Омеге.

— Ну, прочли и зазубрили вы все полагающиеся католику книжки; что с того? — не моргнув, промолвил он. — Я-то хожу по воде.

Развернулся и оставил падре захлебываться злостью.

Возвратившись несколько взвинченным в профсоюз, он обнаружил, что ему постелили на бильярде. Но отказался забираться туда: любая скамья лучше игорного стола.

— Я ведь вам сукно ногтями продырявлю, — заметил он не без ехидства. — А то и дон Сатана, глядишь, застукает меня и сотворит какую шутку.

В понедельник он поднялся на заре и ушел молиться в молчании и одиночестве пустыни. Ежась от утренней прохлады, завернулся в плащ.

Памятуя о случившемся на пути в Вошку, шел точно вдоль железной дороги и ни на метр не удалялся от рельсов. Ближе к полудню мимо прогрохотал поезд, набитый пассажирами из Антофагасты. Они изумленно глазели на него, громко окликали и махали платками — кто с уважением, кто смеху ради. Из последнего вагона накидали завернутых в бумагу фруктов и булок.

На обратном пути, в полдень, он повстречал дона Анонимо, который озабоченно выковыривал метлой из шпал мусор, оставленный прошедшим поездом.

«Доброго дня, брат», — поздоровался он.

Старичок не ответил. Наклонился за банкой от персикового компота, подобрал кровоточащую корку половины арбуза, сложил в мешок и только тогда раскрыл рот, чтобы предупредить господина в платье, пусть будет начеку — Криворотый про него спрашивал. Опять помолчал и, не отрывая глаз от гравия, сквозь зубы мимоходом добавил: если Криворотый вздумает выспрашивать, не собираются ли рабочие взорвать завод в случае невыполнения их требований до Нового года, чур, он ни сном ни духом. И удалился, полностью погруженный в заунывный труд.

Христос из Эльки преодолел замешательство, поблагодарил старика за заботу и напоследок вместо благословения с чувством похлопал по плечу.

— Вы, брат Анонимо, должно быть, происходите от самого блаженного Мартина де Порреса[22], святого со шваброй.

Старик никак не отозвался.

В селении его уже ждали женщины, заправлявшие общим котлом. Первым делом поднесли ему, обливающемуся потом, целый кувшин холодного киселя и попросили оказать им честь снова отобедать с нами, Учитель.

Фасоль со шкварками вышла нынче духовитой.

После трапезы Христос из Эльки опять поднялся на эстраду вздремнуть. Шельмецы из Литр-Банда его не побеспокоят, услужливо сказали поварихи: компания, чтоб ей пусто было, запретила концерты и изъяла инструменты до конца стачки.

— Я знаю, сестры, — отвечал он.

Сестры обещали приглядеть, чтобы ребятишки тоже на нарушали его священный покой.

На селитряных предприятиях водилось два типа нанимателей, привозивших в пампу новую рабочую силу. Первые объезжали деревни в центре и на юге страны и дурили головы неграмотным крестьянам, отчаявшимся безработным, разорившимся ремесленникам, словом, всем небогатым людям, включая субъектов не в ладах с законом. Они не слишком придирались к будущим работникам и работницам селитряного промысла — лишь бы были совершеннолетние и с виду здоровые. Легко набирали целые гурты; стоило только поработать языком, мол, в пампе, земляки, Святой Девой клянусь — у них всегда под рукой был медальон со Святой Девой, чтоб для пущей убедительности целовать при каждой клятве, — деньги хоть лопатой греби, не успеете оглянуться как разбогатеете.

Таким нанимателям — самым прожженным и знаменитым считался Панчо Карроса — полагалось быть общительными балагурами и уметь заговаривать зубы почище площадных фокусников, так, чтобы даже эскимос поверил, будто в пустыне Атакама иглу — удобнее некуда, а лед разноцветный. Дабы пустить пыль в глаза и завлечь побольше народу, эти расфуфыренные проходимцы — костюм из английского кашемира, серебряные часы, перстни с самоцветами, золотой зуб в лукавой улыбочке — чуть что вытаскивали пухлые бумажники крокодиловой кожи, набитые купюрами всех цветов и достоинств, и напропалую кутили в барах и борделях тех селений, где устанавливали свой флаг — обычно желтый, — означавший, что тут набирают рабочих для северных селитряных разработок.

Вторые наниматели работали на месте. В отличие от первых, они отличались скрытностью, осторожностью и просчитывали каждый шаг. Их ремесло состояло в том, чтобы проникать на прииски чужих компаний под видом коммивояжеров, парикмахеров или зубодеров и сманивать самых квалифицированных в добыче и обработке селитры шахтеров. Они не скупились на обещания: лучшее жалованье плюс премии, кредит в пульперии, билеты на «Меридиан» для отпуска на юге, дом с деревянным полом — если у рабочего был земляной, с детской — если у рабочего был однокомнатный, и с уборной — в пампе неслыханная роскошь. Эти торговцы людьми подвергали себя серьезной опасности: если приисковые сторожа пронюхивали, что местных умельцев пытаются перекупить, нанимателей сажали под замок и избивали до полусмерти. И горе тому, кто попадался дважды: его выводили в пампу, секли, а напоследок пускали пулю в затылок.