Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

Связь никак не налаживается. Граве кряхтит, колдует с манипуляторами, ничего у него не получается. В конце концов он объявляет, что виноват корпус ракеты, видимо, намагнитился в какой‑нибудь заряженной зоне, предлагает оттащить рацию в сторону, метров за триста. И опять он стучит и кряхтит, а я сижу рядом и любуюсь созвездиями. Кажется, это слова Сенеки: “Если бы звезды были видны только в одной местности, люди со всех стран стекались бы туда, чтобы полюбоваться”. Интересно, что изрек бы римский стоик, увидев небо шарового. Не узор, а звездная сыпь. Особенно здесь, на полигоне. И мигают и разгораются. И новые появляются. Вот в этом пятиугольнике не было ничего, а теперь появилась звезда… и какая яркая.

— Граве, я, кажется, открыл сверхновую. Вот там — в пятиугольнике. Стойте, там еще одна. Это бывает у вас?

Хотел было привстать, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую — не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но на планете‑то с какой стати перегрузка? С ускорением движется она? Курс меняет?

Впрочем, это я потом подумал — тогда не до размышлений было. Тяжесть распластала, вдавила в острые камни. И надо было ползти, помнил: в ракете спасение — противоперегрузочное кресло.

Но триста метров! Шутя отошли мы с рацией на ближний холм, еще и в лощинку спустились ради экранирования. А теперь, обезноженные, барахтались, подтягивались, хватаясь за корни, перекатывались. Ползли, словно бы из груды мешков выбирались, а на нас все валили и валили невидимые мешки.

Вот попали!

Перегрузка исчезла так же внезапно, как появилась. Сползли со спины мешки, расправились сдавленные ребра. Вдохнул полной грудью, встал, потянулся…

— Что это было, Граве?

Мой проводник не без труда взгромоздил тело на подгибающиеся ноги.

— Идем, Человек. Скорее. Небезопасно тут.

— Подождите, Граве, дайте дух перевести.

— Не мешкай. Скорее, скорее к ракете!

Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не был закончен. На смену перегрузке пришла недогрузка. Вес убывал, убывал, шаги становились все длиннее. Шагнул… и плывешь–плывешь, никак не дотянешься до твердой почвы. Несет куда‑то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался ступить. Меня вынесло на отвесную скалу. Оттолкнулся руками что есть силы. Теперь назад понесло, а сзади кактусы с колючками в локоть длиной.

— Ракетницу вынь, Человек. Ракетницей правь.

Хорошо, что ракетница была при себе. Вообще‑то она нужна в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево — несет направо. Принцип движения каракатицы.

Вытащил из наружной кобуры. Соображаю, куда же стрелять.

И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выворачивается из‑под ног со всеми своими кактусами и колючками. Выворачивается и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, уцепившегося за кусты. Тянусь к нему руками, но отстаю безнадежно, отстаю, как пассажир, упавший за борт.

— Стреляй же, Человек!

Ах да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? К счастью, пересилил, начинаю догонять. Навстречу сыплется град камешков, свалившихся с твердого неба, бывшей почвы. Стучат по шлему, но несильно. Тут еще невысоко, не успели разогнаться. Еще стреляю, еще. Граве свесился, как акробат на трапеции, сумел ухватить меня за руку, молодец старик! Картина: наш космический корреспондент под куполом цирка! Помогаю себе последним зарядом и с разбегу врезаюсь в ветви.

Держимся за верхушку дерева, под ногами звездная бездна. Туда, в черное ничто, валятся камни, здоровущие валуны и целые утесы, те, что стояли непрочно. И видим мы, как скользит вниз нечто удлиненное и блестящее — наша собственная ракета. Причалив, мы просто поставили ее на ноги, нам и в голову не пришло крепить намертво. И этот коварный мир стряхнул наш корабль, сбросил, словно котенка, со своей спины.

Но в тот момент мы не думаем о ракете. Как бы и нас не стряхнуло — вот чем мы озабочены. Мимо проносится соседнее дерево. Собственная крона вырвала корень из грунта, как морковку, дерево само себя вытащило за волосы. Наше держится пока. Надолго ли?

— Граве, когда нас записывали в последний раз?

— Каждый межзвездный спутник записывается на старте. Так что потеряем только один день.

Один день потеряем, начнем жить заново на межзвездном вокзале. Но сейчас меня что‑то не утешает эта звездная страховка. Да, гражданин К. сохранится, он потеряет только один день жизни, у его жены будет тот же муж, у его сына тот же отец. Но я — то сорвусь в пространство, буду там болтаться, пока не задохнусь, исчерпав кислород в баллонах. Едва ли даже сапиенсы с их могучей техникой найдут одинокий скафандр в космосе.

— Караул, трещит!

Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, вылез, как шатающийся зуб. Обнажается и второй корень, голый, не защищенный корой. Карабкаемся вверх от макушки, подтягиваемся к корням, хотим зацепиться за край ямы. Непрочные комья крошатся, сыплются на голову. Ой, сорвусь!

И падаю вниз головой в яму, за которую хотел зацепиться.

Опять перевернулось!

Шмякаются с неба вернувшиеся комья, камни, камушки и валуны. Улетевшее раньше возвращается позднее. А вот и наша ракета. Иголка, поблескивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического торможения? Если сработает, есть шанс удрать из этого ненадежного мира. Ближе, ближе! Ракета скрывается за ближайшим пригорком…

Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.

Не включилась автоматика.

Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас воздуха и энергии в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы.

И тут приходит спасение. Объявляется в наших собственных наушниках:

— Внимание, всем, всем, всем! Утеряна связь с автоматической пассажирской ракетой, следовавшей на полигон имени Здарга. Всех находящихся в данном районе просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…

Конец того же дня. Сижу в уютной кают–компании космической станции полигона. Уют, конечно, в звездном духе: почти пустая комната, низкие складные кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На стенах дверцы, дверцы и экраны, экраны, экраны. К дверцам подведены трубы из кухни, кладовой, библиотеки, мастерской, к экранам — провода от аппаратуры и информатория. На свободных экранах картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Цвет великолепен, стереоскопичность безукоризненная, не экраны — окна в мир. Забываешь, что за стеной космическая пустота. Считается, что эта иллюзия поднимает настроение.

Сижу, развалившись в удобном кресле. Светло, тепло, безопасно, рядом приятные собеседники. Приятными на вид их делает мой анапод, конечно. Но в обществе я не снимаю анапода, предпочитаю беседовать с человекоподобными, а не со слизнями и скелетами, преодолевая тошноту и жуть, гадать, что же выражает игра пятен на их лице.