Война "невидимок". Последняя схватка - Николай Шпанов

— Хижину на берегу фиорда я предпочту благоустроенному городу Западной Европы, — говорил он не раз.

И вот Найденов в Норвегии.

За спиной теснятся темные громады гор. Внизу голубым хрустальным рогом изогнулся фиорд. Зеленый склон горы прорезают белые ниточки водопадов. Уютные домики глядят алой черепицей крыш сквозь густую хвою вековых сосен.

На первый взгляд все дышит миром и довольством. Но, увы, только на первый взгляд!

Нависшая над лесистыми склонами норвежских гор тишина, безмятежная чистота вод фиордов — это не покой и не счастье маленького трудолюбивого народа. В каждом уютном домике, в каждом поселке, на каждом хуторе, во всех городах — под крышей и под открытым бледным небом — живет одно тяжкое, неизбывное горе: трагедия свободного, гордого народа — рыбаков, дровосеков и мореплавателей, порабощенных бандой разбойников в серо-зеленых мундирах, гитлеровских солдат.

Найденов хорошо знал: и здесь, в Олесунде, крошечном безобидном Олесунде, раскинувшемся на берегу мирного Инге-фиорда, — даже здесь норвежский флот не может пальцем шевельнуть без разрешения немецкого коменданта майора Риске, толстого краснолицего человека с туловищем гиганта и ножками карлика. Эти две части тела Франца Риске — верхняя и нижняя — так страшно не соответствовали одна другой, что трудно было признать их принадлежащими одному человеку.

От майора зависела судьба и жизнь подчиненных. И всякий, успевший сколько-нибудь узнать коменданта, понимал: душа не слишком крепко сидит в теле, если оно принадлежит заключенному лагеря Олесунд. С тем большим удивлением Найденов отмечал, что за все время пребывания здесь сам он не только не испытал еще на себе тяжелой руки Риске, но даже не был ни разу толком допрошен. Комендант как бы забыл о его существовании.

Всякий раз, когда Найденов видел Риске, ему представлялся гигантский боров, волей искусного дрессировщика вставший на задние ноги и одетый в серо-зеленый мундир и начищенные до зеркального блеска сапоги. Этот-то боров и являлся не только хозяином рыбачьего поселка Нижний Олесунд, но и единоличным распорядителем судеб всех заключенных концентрационного лагеря на острове Олеёйя. Лагерь вместе с рыбачьим поселком был как бы отдан на откуп Риске комендантом близлежащего городка Рамсе.

Естественно, что всякий раз, когда мысли Найденова возвращались к тысяче забракованных и тысяче новых планов бегства, он понимал, что начинать нужно с Риске.

— Как это ни обидно, — сказал Найденов лежавшему рядом с ним на нарах Йенсену, — но все мы, взрослые, вполне нормальные и, вероятно, не такие уж глупые люди, должны ломать себе головы над тем, как одурачить одного тупого, самодовольного и явно неумного дрессированного кабана. Это, право, обидно…

Йенсен молчал. Он вообще стал замкнут и молчалив. Плен и заточение, казалось, сломили оптимизм слесаря.

За Нордаля ответил шкипер Лунд. Он сидел на нарах, обхватив колени, и, как зачарованный, глядел в окно на море. Оно было для него такою же родиной, как и для всякого другого норвежца.

Не отрывая взгляда от моря, Лунд сказал:

— Я вас не понимаю, пастор. Если мне и обидно, так только то, что ножом, который мне удалось украсть вчера, я не могу сегодня пойти и зарезать Риске. У Риске пистолет. Это сильнее ножа. И все это действительно до черта обидно.

Шкипер протянул руку к узкому горлу фиорда.

— Дайте мне такую посудину, и я покажу вам, чего стоит Лунд.

Найденов взглянул туда. Моторный катер разрезал тихую воду Инге-фиорда. Было видно, как вода вскипает под острым штевнем, разбегается на две волнистые струи по бортам и пологой волной уходит к скалистым берегам.

Найденов знал, что это катер «Ундина», реквизированный Риске для своих личных надобностей. Комендант пользовался им для прогулок по фиорду и для поездок в Рамсе. Глаза Лунда, которые Найденов привык видеть тусклыми, как бы выцветшими от солнца, неба и воды, сверкали, когда он следил сейчас за движением катера.

— Слушайте, Лунд, — в голосе Найденова прозвучало что-то такое, что заставило встрепенуться даже равнодушного Йенсена, — если бы у вас был такой катер…

— Это самая быстроходная посуда в округе! На такой штуке я поднялся бы к Лофотенам. Рыбаки дали бы мне новый запас керосина. Я дошел бы до Хаммерфеста. Из Хаммерфеста я пошел бы на Медвежий… С Медвежьего…

— Зачем вам на Медвежий? — перебил его Найденов.

— Там нет гуннов. Там-то уж я нашел бы что-нибудь, с чем стоило бы вернуться сюда, в гости к господину Риске… В этом-то можете быть уверены, пастор!

— Знаете, что я вам скажу, Лунд? — Найденов прищурился. — Мне нравится то, что вы сделали бы с этим катером: я подарю его вам.

Лунд мгновение смотрел на Найденова, бессмысленно моргая, потом разразился хохотом. Глядя на него, улыбнулся даже Йенсен.

— Уж не подарите ли вы мне в придачу и десяток банок керосина? — спросил Лунд.

— Да, и десяток банок керосина, — серьезно ответил Найденов.

— Тогда уж подкиньте, черт возьми, и малую толику консервов!

— И консервы, Лунд.

Лунда забавляла эта игра.

— Продолжайте, пастор! — прокричал он. — Мы с Нордалем закроем глаза, а вы продолжайте ваши сказки.

— Я рад, что это вам нравится, Лунд. Но… чтобы все это получить, вам придется согласиться на два условия: взять с собою в катер меня и Нордаля в качестве пассажиров и повести катер не на Медвежий, а гораздо восточней, так, чтобы выйти к Мурманску.

Шкипер почесал затылок.

— Мурманск? Что ж, приходилось хаживать и туда. Но должен вам сказать: в это время года там можно встретить льды. Между Медвежьим и Нордкапом несет ледок из Ледовитого океана. Там нашей посудинке придется нелегко.

— Если бы это было увеселительной прогулкой по Инге-фиорду, нам не нужен был бы такой шкипер, как вы.

— А что будет потом с катером? — продолжая от души веселиться, спросил Лунд.

— Он станет вашей собственностью.

— Слушай, Нордаль, попроси пастора не портить нам с тобой нервы. Столько мечтать вредно.

— Я вам сказал, Лунд, — серьезно повторил Найденов, — катер будет вашим. Вот вам моя рука!

Лунд не спеша, с улыбкой, принял его руку.

— Нордаль свидетель, — сказал Найденов. — Договор заключен!

— Дело за малым, — Йенсен равнодушно зевнул, — подарить Лунду катер. Советую тебе, старина, приготовиться: тебе нужна шапка с золотым якорем, — не скрывая иронии, проговорил Нордаль и нахмурился. — Довольно шуток, друзья! От них можно сойти с ума.

От иронии Нордаля ничего не осталось к следующему утру: ночью Найденов поделился с ним своим планом бегства.

Нечего было и думать о серьезной подготовке к побегу, если прежде всего не отвести глаза не только стражи из немцев и наемных норвежцев, но даже и товарищей по несчастью — заключенных. Был среди заключенных один, кого Найденов особенно боялся: молодой врач — француз Леблан, невесть какими судьбами попавший в Норвегию. Он выдавал себя за антифашиста, но Найденов был уверен, что он шпионит за заключенными по поручению Риске, и не без оснований считал, что первым, кого нужно обмануть, был именно этот француз.