Диктатор и гамак - Даниэль Пеннак

Вперед, вперед! Скорее сесть на пароход!

Раз и навсегда пересечь океан.

Голливуд! Голливуд!

Он не собирался и дальше тратить свою жизнь, гримируясь под Чарли. Он сбросит эти отрепья в мусорную яму, чтобы стать самим собой и образом самого себя. Слава! Наконец-то!

«Ты скажешь своей матушке, что поступил цирюльником на трансатлантический лайнер».

И ведь как сумел извернуться!

Он прочесал все порты. Предлагал свои услуги брадобрея трем дюжинам капитанов. Ему бы очень хотелось найти место цирюльника на борту корабля. Судьба же (или то, что ее часто заменяет: случай, неудача, которая, впрочем, обернулась неожиданной возможностью) распорядилась иначе.

Где же именно он сел на пароход? В Монтевидео? В Буэнос-Айресе? Странно, но он не сможет этого вспомнить. С другой стороны континента?

— Во всяком случае, не на бразильском побережье, там, в том кабаке говорили по-испански и по-английски. Единственное, что осталось у меня в памяти, это название парохода, все остальные воспоминания, кажется, затмило одно это имя.

«Кливленд».

— Точно, «Кливленд», пароход компании «Гамбург Американ лайн».

Имя капитана.

— Итальянец, капитан Польчинелли.

Как название комедии…

— Это нисколько не утешает, поверьте…

Он отказался от мысли поступить на корабль в качестве цирюльника. Совершенно очевидно, что это место редко пустовало. Он решил оплатить свое путешествие: он заплатит за переезд своими сеансами — только на это, впрочем, и оставалось рассчитывать — и он поедет на нижней палубе, вместе с эмигрантами. В конце концов, разве он не один из них? Он начнет с самых низов, чтобы вершина, когда он ее достигнет, оказалась еще выше. Он уже представлял себе, как оттуда, сверху, будет расхваливать достоинства американской демократии, «благодаря которой все возможно», как утверждал мистер Чаплин в своих интервью, «тоже иммигрант, если не ошибаюсь».

Итак, вот он толкает дверь этой таверны. («Черт, но в каком же это было порту?») Экипаж «Кливленда» как раз набирался там пивом. Пьют, курят, балагурят, как раз подходящий момент, чтобы над чем-нибудь хорошенько посмеяться. Как только матросы замечают его силуэт, они поднимают свои кружки:

— Эй! Чарли!

Так, американцы. Американские моряки предпочитают свет портов темному центру городов, их и встретить-то можно разве что на пристани. Не в первый раз уже его окликают именем его персонажа. Он раскланивается, как Чарли, приподнимая котелок кончиком своей тросточки из-за спины.

— Подваливай, Чарли!

Он оставляет проектор в углу и подгребает между столов своей утиной поступью. Все потешаются. Не говоря ни слова, он протягивает свою шляпу, указывая на нее жестом, не терпящим возражений, брови дутой, рот сердечком. Раздается звон первых монет. Он проверяет одну на зуб. Презрительным щелчком отправляет другую — крошечную — в плевательницу. Все это он проделывает мастерски. Он часами тренировался в кабинете Перейры. И крутить свою тросточку, и поворачиваться кругом на пятке, и смотреть уголком глаза, и улыбаться, притворно смущаясь, и исходить приступами ложного икания, и едва удерживать равновесие, чуть не падая… Он изучил Чарли как свои пять пальцев. Все в восторге. Шляпа быстро наполняется. Собрав урожай, он переходит к показу «Иммигранта» на скатерти, прибитой гвоздями в простенке между двумя окнами. Некоторые уже видели этот фильм, но все равно все веселятся от души. Потом просят еще. Он показывает еще. Однако он не может оставаться здесь бесконечно, ему еще надо обойти другие таверны и заглянуть в тот шикарный ресторан, который он заметил на вершине холма, сверкающего огнями города.

Но ему не суждено совершить рейд по другим кабакам и ресторанам. Из этой таверны он прямиком отправится на борт «Кливленда».

— Почти как прежде, бывало, поили зеленых юнцов, и потом они просыпались с гудящей головой уже в открытом море на каком-нибудь паршивеньком китобойном суденышке.

(Только его не спаивали, и «Кливленд» оказался шикарным пароходом компании «Гамбург Американ лайн», и нашему путешественнику отвели лучшую каюту.)

— Мистер Чаплин?

Он только что закончил очередной показ.

— Мистер Чаплин?

Он оборачивается. Зажигается свет. Прямо перед ним — улыбающийся и восторженный капитан Польчинелли. Мгновенное замешательство, и капитан, очарованный, уже шепчет по-итальянски:

— Чарли Чаплин… Non posso crederci![26]

Капитан Польчинелли только что вошел. От него еще веет прохладой с улицы. Он отступает на шаг назад и кричит в дверь, оставшуюся незатворенной:

— Томмазо, иди-ка сюда, смотри, кто здесь у нас!

На пороге появляется другой офицер. Это бортовой комиссар «Кливленда» Томмазо Моразекки. Лицо комиссара Моразекки расплывается в детской улыбке:

— Чаплин? Чарли Чаплин? Ma non è vero![27]

— Guarda[28], guarda! — настаивает капитан. — Смотри! Смотри же!

Здесь мы сделаем паузу.

Даже остановку.

Годы спустя, глядя на дно бесконечных пустых стаканов, выстраивающихся перед ним, лже-Чаплин подумает: «Если бы я обратил внимание на тон этих «guarda», особенного второго, я, вероятно, уловил бы нечто странное в намерении этих весельчаков и не остался бы на борту этого чертова корабля». И прибавит: «Никогда нельзя говорить, что ты не был предупрежден…»

Да… Да, это правда, если бы он более внимательно отнесся к тону и особенно к мимике обоих офицеров, он ни за что не поднялся бы на борт «Кливленда», и остаток его жизни не попал бы на эти страницы.

В тоне первого «guarda» следовало услышать: «Моразекки, присмотрись к этому типу, который пытается выдать себя за Чарли Чаплина». А во втором «guarda» — уточнение: «Что ж, если он хочет, чтобы мы принимали его за Чаплина, доставим ему это удовольствие, это даст нам лишнюю возможность повеселиться».

Другими словами, ни Польчинелли, ни Моразекки ни на секунду не поверили, что находятся в компании настоящего Чаплина; их восклицания «Non è verо, non posso crederci» (тоном, выражающим необычайное удивление, предназначенным для того, чтобы ввести в заблуждение самозванца) нужно было воспринимать буквально.

Все дело в тоне…

Слова — это всего лишь слова, ничто без умысла, кроющегося в тоне, который, собственно, и передает их смысл, покоящийся в темнице словарей. Нужно было бы быть всю свою юность пансионером, чтобы научиться понимать подобные вещи, или заключенным, избегающим подозрительного уха надсмотрщиков, или братом и сестрой, растущими в душной атмосфере семьи, ведущей замкнутый образ жизни, или врачом, вынужденным ежедневно сообщать новость, которую почти невозможно перенести, или, наконец, двумя дипломатами, или, скажем, моряками дальнего плавания, например Польчинелли и Моразекки, привыкшими скучать вместе в бесконечных салонах или в бескрайних горизонтах плещущихся волн.