Кондотьер Богданов - Анатолий Дроздов

– Не знаю, как в жизни, но за штурвалом – да!

– Не подлизывайся! – сказал Богданов. – Из экипажа все равно выгоню!

Она всхлипнула, будто подавившись, и зарыдала. Громко, хлюпая носом и шумно втягивая воздух.

«Этого не хватало! – подумал Богданов, прыгая на пол. – Кто меня за язык тянул?»

Он подошел к лавке. Лисикова лежала, уткнувшись лицом в подушку, плечики ее вздрагивали. Богданов коснулся ее руки. Рыдания усилились.

– Я не виновата, мне приказали!.. – бормотала она, всхлипывая. – Он капитан, а я сержант!.. Я не могла отказаться… Он сказал, что вы морально неустойчивый, перелетите к немцам. Велел застрелить, если что… Я никогда не верила… Вы ведь герой… Я вас хвалила, а он ругался. Говорил: плохо смотрю. Словечка плохого про вас не сказала! Даже про крылья… Сказала: от радости качали, как пристань разбомбили…

– Аня! – сказал Богданов. – Я пошутил.

Она затихла. Богданов сел на лавку, погладил ее по плечу.

– Ты хороший штурман и меткий стрелок. Мне такой нужен. Ты храбрая: со мной боятся летать…

– Правда?! – Она села. В лунном свете влажно блеснули глаза.

– Честное комсомольское! – сказал Богданов.

– Товарищ лейтенант!.. – Она сунулась мокрым лицом в его плечо и тут же отшатнулась: – Ведун запретил прикасаться!

Богданов только вздохнул. Послал Бог дитятю…

– Товарищ лейтенант! – сказала она. – Мы ведь вернемся?

– Ведун сказал, как исполним предназначенное…

– Так вы его видели?!

– В пещере, – сказал Богданов, досадуя, что проговорился, – но я не знал, что он ведун.

– Что значит «предназначенное»?

– Думаю, что исполнили. Немецких прихвостней выбили, город вернули. Чего еще? Завтра поскачу к ведуну. Кто бы он ни был, наше появление здесь – его рук дело. Пусть указывает проход обратно! Не захочет говорить – пригрозим. Скажет! Сядем в самолет и отправимся.

– Хорошо бы! – сказала Лисикова.

– Вот о чем нужно подумать, – продолжил Богданов. – Мы отсутствовали долго. Как объяснить в полку?

– Скажем правду!

– То есть?

– Провалились в тринадцатый век!

Богданов хмыкнул.

– Ну… – сказала Лисикова неуверенно. – Возьмем что-нибудь в доказательство.

– Что?

– Саблю… Кольчугу… Шлем.

– Скажут, стащили в музее. На оккупированной территории они разграблены. Здесь нет ничего, чего нету у нас. Ты костяным гребнем расчесывалась, я такой в деревне видел. Шестьсот пятьдесят лет прошло, а все то же. Веретена, прялки, станки-кросны, полотна, сукна, кожи… В нашем времени полно предметов, незнакомых здесь, – тот же пулемет или пистолет. Здесь ничего.

– Как быть? – спросила Аня.

– Надо придумать.

– То есть соврать?

– Немножко.

– Мы комсомольцы!

– Я два раза возвращался из-за линии фронта, – сказал Богданов, закипая. – Каждый раз говорил правду – и что? Не верили! Сажали на гауптвахту, считали шпионом. Думаешь, Гайворонский тебя обнимет? Обрадуется, что воевали за Сборск? Даже показания не запишет! Ему невыгодно. Особистам ордена за шпионов дают. Скажет: прохлаждались у немцев, а может, помогали им! Измену не докажет, но трусость и уклонение от боя пришьет. Трибунал. Меня – в штрафбат, тебя – в лагерь. В штрафбате я выживу, не в таких переделках бывал, вернусь в полк. А ты? Десять лет за проволокой? Нельзя нам про тринадцатый век! Никакие предметы не помогут. Ничего брать не будем!

– А сапожки? – встревожилась Аня.

– Сапожки можно, – уступил Богданов. – Скажем, купили.

– Я согласна! – сказала штурман. – Что говорить?

– Правду, только не всю. Сели на вынужденную в немецком тылу. Отказал двигатель. Ремонтировали… Сами не справились, местные помогали. Ну там кузнец… Починили, взлетели, вернулись.

– Перед взлетом прибежали немцы, а мы их – бомбами и с пулемета!

Богданов засмеялся:

– Тебе бы сказки писать! Или представления на ордена.

– Так мы ж воевали! – обиделась Аня.

– Спи! – Богданов потрепал ее по плечу. – Вояка! Завтра обсудим.

Он вернулся в кровать и завернулся в покрывало.

– Товарищ лейтенант! – послышался шепот. – Вы спите?

– Чего еще? – вздохнул Богданов.

– Вы хороший! Я знала, что вы герой, но теперь вижу, какой вы человек! Настоящий!

– Спи! – посоветовал Богданов.

Он завозился, устраиваясь поудобнее, и не расслышал тихих шагов за дверью. Шаги удалялись. Кто-то подслушал разговор…

Евпраксия, первенец князя Андрея, явилась на свет крупной, едва не убив родами мать. Княгиня долго болела, Евпраксию кормили мамки. Сразу две: одной для прожорливой девочки не хватало.

– Ишь сосеть! – жаловалась мамка товарке. – Другую грудь даю, а все не уйметься. Кудыть ей?

– Нехай! – говорила другая. – Крепче будить!

Евпраксия, словно понимая, улыбалась мамкам беззубым розовым ротиком. Те переставали ворчать и начинали сюсюкать. Красивая, полнощекая девочка вызывала умиление.

Вслед Евпраксии княгиня родила мальчика, который почти сразу умер, следующий и вовсе родился мертвым. Более княгиня не беременела. Князь Андрей горевал, но виду не показывал – любил жену. Евпраксия росла одна. Часто хворавшая мать не смотрела за ней строго, Евпраксия больше носилась во дворах, чем сидела в светелке. Во дворах бегали мальчишки: дети бояр, конюхов и кметов. Они играли в свои игры, девчонку не принимали. Евпраксия встревала. Непонятливую вразумляли тычками – у детей нет почтения к титулам. Княжна в долгу не оставалась. Вспыхивала драка. Евпраксия возвращалась домой с поцарапанным лицом и разбитыми губами. Мать ахала и укоряла дочь. Евпраксия слушала, насупившись, назавтра все повторялось. Княгиня пожаловалась мужу, тот позвал дочь. Евпраксия предстала перед отцом в разорванной рубашонке, с синяком на лице. Князь, скрывая усмешку, долго рассматривал строптивую.

– Пошто дралась? – спросил строго.

– Они первые начали! – сказала Евпраксия, по-мальчишечьи шмыгнув носом.

– Хочешь быть с отроками?

– Ага! – подтвердила дочь.

– Тогда учись драться! – сказал князь. – Как и они.

Лицо Евпраксии просияло. Княгиня, узнав, всплеснула руками, но перечить не стала. Чувствовала вину: не родила мужу сына. У князя Андрея был свой расчет. Военному делу на Руси учат крепко, а в порубежных княжествах – вдвойне. Отцы не жалеют сыновей – дорого станет. Что ни год окрест Сборска стычки. Приходят чудь, литва, жалуют и рыцари. Желающих пограбить хватает. Неуки в стычках гибнут… Андрей решил: дочка, распробовав хлеба ратника, остынет и вернется в девичью.