Как болел бы врач: маленькие хитрости большого здравоохранения - Ольга Кашубина

Если вкратце, это такой замечательный воин с некоторыми мистическими умениями и мистическим же метаболизмом. Свои способности он получил в раннем детстве, в школе ведьмаков. Там его и его сверстников не только учили сражаться, но и подвергали ритуалам-экспериментам с последующей мутацией. Ну, или смертью подопытного-подопечного, как повезет. Выжившие мальчишки становились чуть ли не неуязвимыми, сверхсильными и крайне ловкими, а также обладали, скажем так, зачатками магии. После выпускного они отправлялись скитаться по миру и освобождать города и села от всякой нечисти (за деньги и прочие радости). Труд вроде благой, но публика все равно к ним относилась со страхом, недоверием, враждебностью и даже брезгливостью. Мутанты-с, выродки.

Со временем монстров стало меньше, враждебности к странным ведьмакам – больше (так не нужны ж стали, понятно), а профессия и сам институт ведьмаков постепенно пришли в упадок.

И только теперь, когда я успела и окончить медицинский университет, и разочароваться в практической медицине, до меня дошло, что печальная история ведьмаков чем-то напоминает ситуацию в отечественном здравоохранении. Когда-то в давние времена, когда интернета не было даже у очень богатых людей, в доантибиотиковую эру, врачей почитали как первых после богов. И мастерство их считалось уникальным, ведь болезней было много, а опций по самолечению – минимум. Во врачи шли не все подряд, а только талантливые, с пытливым умом, усидчивостью и определенным типом выносливости. И не сказать, что все врачи и знахари купались в деньгах, но умереть от голода пациенты им точно не давали.

А потом болезней – спасибо вакцинации и антибиотикам – стало меньше, информации больше, а чувство собственной важности у обывателей перестало коррелировать с социальным статусом и стало зависеть от каких-то случайных факторов. Другими словами, пациенты стали более требовательными. Иногда чересчур требовательными. Настолько, что врачи стали потихонечку терять свой шарм. А многие и вовсе ушли из профессии.

Нет, я не перешла на другую сторону силы на сторону врачей, но позвольте мне в этой главе побыть если не адвокатом медиков, то хотя бы переводчиком, который будет взывать к вашей способности поставить себя на место врача и попробовать разгадать причины его слов или поступков, не имеющих прямого отношения к лечебно-диагностическому процессу.

Он мучительно преодолел все экзамены в вузе и был выпущен в мир практической медицины не заинтересованным в профессии специалистом. Затем по полной хлебнул унижений в интернатуре (на врачей-первогодок часто сгружают самую бестолковую бумажную работу, и при этом никто не торопится учить их чему-то полезному), затем трудоустроился не на самое теплое место и не в самый дружелюбный и профессиональный коллектив. Лет до тридцати ему платили такие копейки, что приходилось продолжать брать деньги у родителей и жить куда скромнее, чем бывшие одноклассники. Пациенты смотрели на него с опаской, а каждую неловкую манипуляцию и мелкую оплошность воспринимали как личную обиду и повод для пассивной агрессии. К тому моменту, когда у сверстников случается кризис среднего возраста, у нашего доктора случилось бесповоротное выгорание: он уже окончательно забыл, зачем хотел стать врачом, и тихо ненавидит свою жизнь, пациентов и коллег. Он старается минимизировать телодвижения на дежурствах и проявляет активность только в ситуациях, когда ее отсутствие грозит ему проблемами с начальством. Доктор подрабатывает в частной клинике, и ему уже не противно идти на поводу у ее маркетологов и раскручивать пациентов на дополнительные траты вопреки медицинским показаниям. Отдушина – что-то не связанное с профессией, а от больных он отгорожен толстой коркой цинизма или маской участливости, которая позволяет, с одной стороны, не выдавать равнодушия к их судьбе, а с другой стороны – не испытывать дискомфорта, который проникает в душу обычного человека при контакте с чужим горем.

Конечно, это не портрет типичного российского врача. Но мой врачебный и пациентский опыт подсказывает, что примерно так и выглядят доктора, которые разлюбили, но почему-то не бросили медицину. Среди них есть те, кто на самом деле даже по-своему ценит свою работу: приходят туда раньше нужного времени, имеют уютное рабочее место и сформированные за годы однообразной деятельности ритуалы. Они ненавидят учиться новому, и закон о непрерывном медицинском образовании, заставляющий ежегодно посещать конференции и семинары, для них настоящая заноза. Обычно такие врачи ходят на программы по повышению квалификации как на тусовку, где можно посплетничать с коллегами на задних рядах под монотонные доклады.

Иногда выгоревшие доктора неплохо справляются со своими обязанностями. Ведь даже с учетом коррупции и кумовства, процветающих во многих медицинских вузах, большая доля выпускников обладают незаурядными интеллектуальными способностями. И даже если в дальнейшем они не проявляют особой активности по их развитию, большой поток пациентов и страх перед фатальными ошибками все-таки заставляют врачей оттачивать свои практические навыки. Порой такой вынужденный профессиональный рост позволяет открыться второму дыханию: доктор внезапно осознает, что он вообще-то молодец, и работать снова становится интересно.

Не забывайте: человек принимает решение стать врачом в возрасте, когда ему еще даже не продают алкоголь в супермаркете. А речь идет о серьезном шаге, над которым стоило бы тщательно думать долгие месяцы даже в более зрелом возрасте. При этом родители не страхуют будущих студентов от ошибки, а часто, наоборот, поощряют выбор медицинского вуза. Нет, понятно, зачем: многим хочется, чтобы в семье был свой доктор[60]. И врачебные династии тоже довольно частое явление, хотя, казалось бы, уж кто-кто, а врачи состоявшиеся должны предостеречь своих чад от собственных ошибок молодости. Полагаю, в родителях, связанных клятвами Гиппократа, играет желание реабилитироваться за собственную карьеру: провести ребенка по более комфортному пути и получить на выходе редкую разновидность врача, довольного жизнью.