Кровавое безумие Восточного фронта - Хельмут Нойенбуш

Заработанные таким образом рубли или продукты разделялись между всеми поровну. Каждое воскресенье в столовой крутили кино. Входной билет стоил рубль. Самое удивительное было то, что официально пленным не разрешалось иметь деньги. Но администрация лагеря была осведомлена о махинациях с гражданским населением и, соответственно, извлекала выгоду из них. Здесь все невозможное становилось возможным, более того, частью повседневности. Все что-то покупали, продавали, меняли. Достать можно было все, только вот попадаться не следовало. И для нас, пленных, это был единственный способ повысить калорийность скудного лагерного рациона, который — кто знает — может, дарует нам лишний день жизни и, соответственно, возможность дождаться освобождения из плена.

Из 800 пленных этого подмосковного лагеря нас, австрийцев, было 70 человек. Стали циркулировать слухи, что всех австрийцев до конца года отпустят домой. Меня и еще 24 человека моих земляков распределили в группу разнорабочих — на легкие работы на территории лагеря. Я каким-то образом связал этот перевод со скорым возвращением домой.

Но какое-то время спустя внутрилагерные работы перестали меня удовлетворять, поскольку лишали возможности приработок на стороне. Мой бригадир разрешил мне снова вернуться на стройку. Там моим начальником был русский, мой ровесник, мы вместе с ним занимались уборкой помещений от мусора. Надо сказать, мой новый начальник явно не перетруждался. И вскоре я возобновил нелегальные гешефты с водителями автотранспорта. Что, соответственно, разнообразило мое меню. Я даже прикопил немного табаку.

Октябрь 1947 года

Стояла осень, да и зима уже была на пороге. Пару раз выпал снег, похолодало. А мы, пленные, вовсю меняли наши летние тряпки на теплые зимние.

Я думал: «Черт побери, придется проторчать еще одну зиму здесь, в России».

Но 27 октября вызвали 25 человек австрийцев из 3-й группы разнорабочих. Нам велели к 9 часам собраться у душа и пункта дезинсекции. Больше нам ничего не сказали. Что нас ожидало? Переброска в другой лагерь? Ничего другого в голову не приходило.

В душ прямо во время мытья явилась врачиха и сообщила: «Завтра вам на работу не идти, потому что к 8-ми всем собраться на построение». Мы молчали, и она пояснила: «Да отпускают вас, отпускают домой». Это прозвучало громом среди ясного неба. Мне даже показалось, что я ослышался. У меня колени подогнулись, мы недоуменно переглянулись, никто не в силах был и слова произнести. Может, все это очередная глупость, недоразумение? И не следует принимать это всерьез.

Мы живо обсуждали услышанное с нашими товарищами. И те восприняли с радостью новость — ведь она для каждого из них приближала день освобождения из плена. Никто, разумеется, в ту ночь не заснул, я беспокойно переворачивался с боку на бок на нарах — кто знает, а может, я в последний раз лежу на них? Что готовят нам ближайшие дни? Неужели на самом деле мы уедем домой? Это уже казалось невероятным. События последних лет чередой проносились в голове. Сотни раз смерть была рядом, и сотни раз мне удавалось уйти от нее, потом один лагерь, другой, третий… И что же, теперь все это должно враз кончиться? Пройти, как кошмарный сон? В памяти всплывали лица моих товарищей, однополчан, отдавших жизнь в боях. С одной стороны, я чувствовал себя безумно счастливым, с другой, мне было грустно как никогда.

Начинался новый день. Рабочие группы собирались на стройку. Но на сей раз без нас 25-ти. Несмотря на то что хотелось поскорее уехать отсюда, жалко было расставаться с хорошими ребятами. Я обошел всех товарищей, пожелал им всего хорошего, держаться до конца, потому что и для них наступит радостный день свободы. В особенности я был благодарен моему другу Гельмуту Покшу и венцу Херцигу, тому самому, кто помог мне вернуть австрийское гражданство, обратившись к нашему майору, без этого мое предстоящее возвращение домой отодвинулось бы бог знает насколько. Все понимали, что расстаемся мы навсегда. И, несмотря на грусть расставания, день свободы стал ближе для каждого, кто еще оставался здесь.

Среди кандидатов на освобождение не было Алоиса Пислингера. Но как мне удалось впоследствии разузнать, он был отправлен со следующей группой пленных в феврале 1948 года.

В 8 часов мы в последний раз вышли на построение. Лица у всех сияли, и все-таки втуне опасались очередного сюрприза этих наших непредсказуемых русских. На складе мы получили новую одежду, полушубки и шапки. В обед, как всегда, съели свой суп и кашу, а к ним дневную пайку хлеба. А после этого оставалось терпеливо ждать. Прождали мы до 17 часов, пока за нами не приехал грузовик. В сотый раз проверили наши документы. Врачиха еще раз затеяла медосмотр. Потом всем вручили полотенце и по куску мыла. Ну, а после этого велели грузиться на машину. Лейтенант, у которого находились наши документы, уселся в кабину рядом с шофером. Когда мы выезжали из лагерных ворот, хором прокричали слова прощания остающимся там товарищам, те махали нам вслед.

Нас доставили в сборный лагерь, тоже неподалеку от Москвы. Там собралось человек 700 наших, тоже дожидавшихся отправки на родину.

Здесь мы в полной мере вкусили плоды русской бюрократии — мы до самого 7 ноября, то есть неполных две недели, просидели в этом сборном лагере. Было решено еще раз скрупулезно проверить и перепроверить наши бумажки.

Все это время нас кормили лекциями на тему светлого будущего человечества — коммунизма. И наш лейтенант не упускал возможности удариться в агитацию, общаясь с нами. Но рекомендовали рассказывать дома о России и об условиях нахождения в плену только хорошее.

Ноябрь 1947 года

6 ноября всех нас, кому предстоял отъезд на родину, усадили на нары. Потом объявили следующее: «Сейчас будут названы по фамилиям те, кто завтра отъезжает». Не могу описать, что пережил, пока дождался своей буквы — «ц». Но когда услышал «Цвайгер, Алоис», у меня гора с плеч свалилась. Фамилии нескольких человек так и не прозвучали. Они были близки к истерике. Не знаю, почему их решили задержать. Может, документы оказались не в порядке, а может, внезапно выяснилось, что они служили в частях СС.

У лагерных ворот нас выстроили только к исходу следующего дня. Снова зачитали список. Но теперь каждый, кого назвали, должен был выйти на шаг вперед и громко назвать дату рождения и гражданство. Потом его тщательно обыскивали двое охранников. Все личные вещи изымались. Даже присланные мне из дому игральные карты, и те отобрали. Позволялось оставить только табак, сигареты, папиросы и курительные принадлежности.

Вся процедура заняла 5 часов. Казалось, ей конца не будет. Но вот постовой распахнул ворота, и мы пешим маршем направились к близлежащей железнодорожной станции. Там нас рассадили по уже хорошо знакомым скотским вагонам, вот только на этот раз не били прикладами в спину. Но мне сейчас было уже все равно, на чем нас повезут, лишь бы быстрее. Потом к нашему прицепили еще состав с 500 возвращавшимися из плена домой из Ленинграда. Наконец поезд тронулся. Ожидалось, что поездка продлится около трех недель.

Еще раз повезло!