Часовой дождя - Татьяна де Ронэ

похабной шуткой. За ним стоял аппарат, контролирующий сердечный ритм, он издавал неприятные механические сигналы. Поль казался до странности тщедушным, словно мышцы растаяли. Куда делся бодрый здоровяк? Линден, подавленный и напуганный, пытался перевести дыхание. Он не знал, что говорить отцу, он вообще не знал, услышит ли тот его. Он осторожно приблизился, положил руку отцу на колено. Поль по-прежнему лежал с закрытыми глазами.

– Папа, это я, – по-французски сказал Линден. – Я здесь.

Он сел на стоящий рядом стул. Отец в коме? Доктор Ивон ничего про это не говорила. Сосед по палате застонал. Линдену хотелось, чтобы он замолчал. Женщина что-то пробормотала сквозь зубы, и тот наконец затих. В палате чувствовалась невыносимая вонь.

Линден наклонился к уху отца, прошептал, что у Лоран грипп, и Тилья сидит с ней. Но он хочет знать, как отец себя чувствует. Поль не издал ни звука, только слегка дрогнули ресницы. Неужели отец больше никогда не сможет разговаривать? Линден тихо спросил, слышит ли его отец, может ли открыть глаза. По-прежнему никакой реакции. Сосед по палате снова начал стонать, как испуганный ребенок.

С тихим щелчком открылась дверь, вошли врач и медсестра. Сперва они занялись другим пациентом. Линден невольно слышал их разговор. Небритого соседа по палате звали Паскаль Бомон, у него случился инсульт два дня назад. Врач пытался объяснить мадам Бомон, что ее мужу нужна операция, но ему не удавалось вставить ни слова. Мадам Бомон, на грани истерики, засыпала его вопросами: когда ее муж окончательно поправится, почему его до сих пор не прооперировали и нельзя ли его перевести в отдельную палату? У нее был резкий громкий голос, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Скорей бы она заткнулась. Когда врач занялся наконец Полем, казалось, он уже еле сдерживается. Линден тоже умирал от желания забросать его вопросами, но он пытался держать себя в руках. Врач был приблизительно его возраста, худой, с нервным лицом и глазами кофейного цвета. Даже в такой ситуации, как эта, Линден рассматривал людей и места глазами фотографа. Доктор Фредерик Брюнель представлял собой весьма любопытный объект для наблюдений: набухшие веки, кожа оттенка слоновой кости и мелкие морщинки вокруг губ с опущенными краями.

– Мальгард… – произнес врач. – Вы фотограф?

Линден кивнул; время от времени такое случалось, но сейчас он оказался к этому не готов, реплика врача показалась ему неуместной и даже бестактной. Доктор Брюнель изучал карточку пациента, прикрепленную к кровати Поля, он попросил медсестру измерить давление и температуру. Мадам Бомон внимательно, стараясь не упустить ни слова, наблюдала за происходящим из-за занавески. Врач зачем-то сообщил, что ему очень нравятся работы Линдена, отчего тому стало еще хуже. Ему было совершенно не интересно, что там думает врач о его работе, его волновал только отец, поправится ли он, какие будут осложнения. Наконец доктор Брюнель замолчал. Он наклонился к пациенту, приподнял веки, направил в зрачки луч фонарика. Поль моргнул. Врач, похоже, был доволен, что-то нацарапал на карточке и повернулся к Линдену: Поль должен наблюдаться. Здесь он останется еще неделю. Пока слишком рано делать выводы о тяжести мозговых нарушений, но состояние пациента стабильное. И это, безусловно, позитивный момент. Еще не понятно, понадобится ли операция. Линдену хотелось узнать, что́ отец видит, что́ он слышит, что́ понимает. Он в коме? Он не собирался уподобляться настырной мадам Бомон и слишком давить на врача. Ему просто нужно знать. Прямо сейчас. Доктор подошел к окну, видимо, подальше от любопытных ушей мадам Бомон. Он смотрел на мокрые крыши, серое угрюмое небо. Вопросы Линдена его, похоже, не раздражали, напротив, он собирался ответить полно и обстоятельно. Линден обратил внимание на необычный профиль мужчины: этот хрящеватый нос, выдающийся вперед подбородок. Как объяснил доктор Брюнель, отец находится сейчас в таком своеобразном «пограничном состоянии», он не может ни говорить, ни шевелиться, но, без сомнения, видит и слышит. Это не кома. Он, скорее, подобен беспомощному младенцу, который сам ничего не может. Но он научится. Линдену надо разговаривать с отцом, четко и медленно, но главное – запастись терпением.

Когда врач и медсестра вышли из палаты, Линден решил попробовать. Он сел рядом с кроватью и тихо прошептал на ухо Полю, что все будет хорошо, волноваться не надо, пусть он попытается расслабиться. Правда же, это самый странный день рождения в его жизни? Тон Линдена казался фальшивым даже ему самому. Он замолчал. Как непросто было сидеть здесь, рядом с двумя посторонними людьми за тонкой тканевой перегородкой, которые ловили каждое его слово. Как тут что-то может получиться? И в обычные, так сказать, «нормальные» времена разговаривать с отцом ему было трудно. Линден наклонился и поцеловал полысевшую голову. Кожа была сухой и горячей. Когда Линден выходил из палаты, мадам Бомон неуверенным голосом попрощалась с ним. Он вежливо ответил. В конце концов они в одинаковом положении, им нужно заботиться о своих близких, пытаться справиться со страхами.

Выйдя из больницы и опять оказавшись под дождем, Линден услышал, как звонит его мобильный. Код 04 – это департамент Дром. Нажав кнопку, он услышал голос тети Мари. Должно быть, Тилья дала ей его номер. Они уже много лет не виделись и не разговаривали. Тетя Мари, шестидесятилетняя вдова с суровым лицом, была худа, как щепка. Ее муж Марсель погиб от несчастного случая на охоте на кабанов неподалеку от Толиньяна. Ее тридцатилетняя дочь Флоранс, парикмахер, жила в Севрале с мужем и малолетними детьми. После смерти Марселя тетя Мари перебралась к ним. Она хотела узнать, как брат. Встревоженная его молчанием в ответ на ее попытки дозвониться и поздравить с днем рождения, она в конце концов позвонила Тилье и от нее узнала новости. Линден повторил то, что знал сам. Разговаривая с теткой, он представлял ее в их загроможденной мебелью гостиной, где всегда, даже летом, были плотно задернуты шторы. Мари и Флоранс жили в самом центре Севраля, недалеко от его бывшего лицея, а окна выходили на широкие, засаженные платанами бульвары, которые окружали кольцом их небольшой городок. Отвечая на ее вопросы, он думал о том, что в последний раз в Венозане и Севрале он был года четыре назад и с тех пор не видел ни тети, ни кузины. Они тогда обедали в ресторане возле бывшего вокзала, теперь его закрыли. Потом Линден пошел прогуляться один, с фотоаппаратом. В его воспоминаниях город был куда более оживленный и многолюдный. Он знал, что во времена его прадеда, в золотой век производства упаковочного картона, Севраль был настоящим