В неверном свете - Карло Шефер

— Установили это мои люди и я сам, — запротестовал сыщик, — причем я считаю, что мы так ничего и не установили.

Зельтманн с ехидной улыбкой посмотрел на него:

— Вы что-то установили, чего вы не установили. Вы сказали именно так. Вот почему я вам советую, дорогой мой Тойер, почаще принимать витамины! Не станем забывать и о том, что вы действовали и вели расследование вопреки моему приказу, в то время как бедные собаки и дальше гибнут от руки злодея мучительной смертью. Но все же вы — согласен, не без некоторого успеха, как говорится, — пошли наперекор. Ладно, забудем об этом, сотрем из памяти.

— Иногда мы не должны забывать то, что должны забыть, — сухо возразил Тойер. — У меня часто возникают сомнения в том, что наш язык вообще годится для того, чтобы на нем разговаривать.

— Послушайте, дружище! — Зельтманн грубо схватил его за колено, верней, чуть выше колена, за бедро, и это придало его жесту оттенок грубой эротики. — И это я слышу от уроженца Гейдельберга! Города, побуждавшего поэтов одолевать высочайшие планки!

Тойер представил себе поэта, прыгающего с шестом через Старый мост.

— Жил-был карлик Перкео на Театральной площади, — не преминул процитировать директор, — ростом был он маленький, зато пил как лошадь… Язык, язык, — бубнил он дальше, — вероятно, это то, что отличает нас от животных. Да, кстати, — к нам поступила жалоба. Это случайно не вы на прошлой неделе лаяли в телефон?

Тойер едва не подавился собственным языком.

— Кроме того, нам сообщили… — сейчас Зельтманн напоминал крадущегося хищника, который готовится к прыжку, — что некий усатый мужчина, предъявивший служебный жетон сотрудника полиции, выпил во время опроса большую кружку пильзенского. Не ваш ли Хафнер? Как говорится, служба службой, а шнапс шнапсом, хотя лично я, позвольте на минутку отвлечься от дел, предпочитаю роскошные вина с Бергштрассе, но и те умеренно. Итак, служба есть служба, и наш гражданин это прекрасно знает. Как и то, что полицейские не лают. Гражданин теряет доверие к своей власти.

— Все это, — Тойер тщательно подыскивал слова, — побочные факторы в работе следователя.

— И лаять? — почти печально напомнил Зельтманн. — И лаять?

Тойер гордо вскинул голову:

— Совершенно верно, если потребуется, то и лаять.

Директор полиции презрительно взглянул на него:

— Я знаю, вы считаете себя оригиналом. Я знаю также, что вы иногда помогали деньгами отпущенным заключенным и считаете такие вещи правильными. И что вы как-то подложили папку с делом под ножку письменного стола, чтобы тот не качался, и забыли про нее. Такому неординарному человеку, как вы, это можно, конечно, простить. Мы едва не упустили убийцу.

— Моя жена погибла от несчастного случая, — тихо проговорил Тойер и представил себе, как он сейчас влепит Зельтманну пару горячих оплеух. — Кроме того, я в конце концов снова нашел папку.

— Папку Мецнера. Вы шли по совершенно ложному следу и обвинили школьного учителя.

— Я уже это исправил, — повысил голос Тойер. — И вообще, что значит «мы»? Ведь тогда вы еще были в Брухзале, занимались велоспортом, вы…

— Я велосипедист, да, занимался велоспортом, — повторил Зельтманн почти мечтательным тоном; когда-то он был членом Гражданской инициативы и голосовал за свободных демократов. — Вы, гротескная фигура, хотите поставить под сомнение мою карьеру. Так вот, я приказываю вам наконец-то заняться собачьим убийцей в Хандшусгейме. — Снова овладев собой, он выглянул в окно и вздохнул. — Ведь это случаи немыслимой жестокости по отношению к животным.

— Я все же предполагаю, что этот Ратцер не станет ключом к преступлению, — мучительно выдавил из себя Тойер без всякой надежды. — Одно дело — ворваться в квартиру одинокой женщины и пугать ее, и совершенно другое — бросить человека в реку. По словам фрау Ильдирим, он был искренне поражен, когда узнал про смерть Вилли. Мы должны больше узнать про Вилли, должны заняться комичными намеками Ратцера…

— Вы ничего не понимаете. Ратцер живет где-то, прячется, он не профессионал. Это означает, что мы его поймаем. Когда он окажется в наших руках, мы рано или поздно узнаем, я в этом не сомневаюсь, что он поссорился с Вилли из-за какой-нибудь его махинации и, воспользовавшись подходящим случаем, столкнул в воду. Ведь именно так совершается большинство убийств, и вы должны это знать.

— Я знаю, — простонал Тойер. — Обычно ревнивый муж бьет свою жену по голове кастрюлей-пароваркой, а затем с рыданиями является к нам. Но такие преступники никогда не бубнят про Омегу, Сигму, Тау и не произносят загадочные английские имена, вот что я знаю! Они не являются к сотруднице прокуратуры, ведущей дело, не ведут себя там как бандиты-четники, а потом не убегают, испугавшись маленькой девочки.

— Допустим, — Зельтманн изобразил на лице такое терпение, словно объяснял монголоиду про полоски на крупе зебры, — что этот Ратцер испугался содеянного и, дабы избавиться от чувства вины, искал оправдания в своих неполных теологических познаниях. Он не первый такой. И немного смутился, когда прозвучало упоминание об этом преступлении. Так тоже бывает. Вспомните студента философского факультета, который в восемьдесят девятом разрезал на куски свою квартирную хозяйку. Сначала он тоже якобы ничего не знал. Потом тут же изобрел теорию, оправдывающую его свинство. Теперь пишет за решеткой историю евгеники.

Тойер отметил, что шеф уже на удивление глубоко влез в архивы их ведомства, и постарался не думать о том, как, вероятно, часто он натыкался там на маленькие безумства коллеги Тойера. Вслух он произнес лишь:

— Но даже тогда мы не узнаем, что представлял из себя Вилли.

— Мы узнаем это очень быстро, — снисходительно улыбнулся Зельтманн. — Ведь Ратцер наверняка не заманивал его на мост, чтобы там убить. Он следил за ним, мой дорогой Тойер, поэтому, вероятно, видел, как тот вышел из своего дома, либо преследовал, когда тот возвращался домой. Он обязательно расскажет нам обо всем. Это маленькая азбучная истина для полицейского, смею вас уверить.

— А как же выглядит большая? — мрачно поинтересовался Тойер.

Их изолировали от всех дел. Какие-то коллеги разыскивали Ратцера, а им даже не сообщалось, что и как. Прокурор тоже больше не показывалась. Они принимали звонки по поводу собачьих дел и уныло составляли портрет злодея. Мужчина, хорошо знает район, абсолютно не боится собак и хороший ходок, так как до мест преступления всякий раз приходилось долго добираться пешком. Тойер приписал от руки, что этот мужчина с вероятностью, граничащей с уверенностью, не житель Тасмании, так как таковых в Гейдельберге нет.

В остальном их оставили в покое. В ведомстве ползли слухи, что одна из новых групп неугодна шефу, и многие из тех, кто в обычной ситуации наверняка относились бы к ним по-дружески, теперь не хотели засветиться как друзья Тойера. Между тем случился скандал — на компьютерной заставке у Лейдига произошли изменения, и вместо «Carpe diem»[7]на мониторе неожиданно замелькал призыв «Не забудь про День матери». Хафнер долго и упорно отпирался, но потом все-таки признал, что это его рук дело.