В неверном свете - Карло Шефер

И кто только не умирал.

Настигнутый внезапной и неприятной духотой, Тойер присел на скамью в скверике на Мерцгассе, на углу Плёк. Его чуть знобило. Он думал о Вилли.

Как жил этот маленький человечек? Как он ухитрялся много лет, если не десятилетий, появляться в одних и тех же местах и, по всей видимости, не сообщить никому ничего, кроме своего имени, — если это действительно его настоящее, а не вымышленное имя? Сыщик, склонный к меланхолии, решил, что это не так и трудно. Кто вообще слушает другого человека? И кого интересовал неприметный коротышка, ничем особенным не привлекавший к себе внимания — насколько можно было судить — и не обладавший хоть какими-то признаками статуса. Разбогатеть с помощью фальшивых рефератов он не мог. Если же они были его единственным источником доходов, почему он не занимался чем-нибудь еще? Разумеется, Вилли нарушал законы, но Тойер видел в нем не столько преступника, сколько маленького неудачника, покорившегося судьбе, человека, который, раз уж он не стал великим, вообще не хотел быть ни кем. Несмотря на всю болтовню о всеохватной Паутине, прозрачном как стекло гражданине и в итоге о всемирном Нечто, было по-прежнему легко не существовать вообще. Правда, пока это было неизвестно, поскольку они не знали фамилии Вилли, но Тойер был уверен, что фальсификатор не числился ни в одном списке жителей Гейдельберга. Если он приехал учиться и нигде толком не зарегистрировался, то его нигде и не было. Наверняка его фамилию можно было бы найти где-нибудь в другом городе, в каких-нибудь старых университетских картотеках, но для этого опять же требовалось знать его фамилию. Как и прежде, успех могла бы принести лишь публикация его фотографии в газете, но ведь Зельтманн ни за что не отступится от своей точки зрения. Так что им придется двигаться дальше без помощи общественности.

Он представил себе жизнь Вилли. Вжиться в образ было нетрудно. Коротышка наверняка когда-то влюбился в замок, залитый лунным светом, и сказал себе, что не сможет жить без Гейдельберга. Осенний ветер вызывал у него блаженный озноб. В одиночестве бывает своя сладость, комиссар это знал. Возможно, Вилли мечтал о любви. Тойер представил себе, как маленький человечек смотрел в ночь сквозь частый переплет старинного окна, ему даже показалось, что он слышит его чуть высокопарные мысли.

— Где-то там, по узким улочкам, ходит моя любовь, — прошептал он, вжившись в роль коротышки-фальсификатора.

Тем временем прямо возле него уселся невыносимо вонючий алкаш.

— У американцев экономика, а у нас, мой дорогой, у нас наука, — прогундосил злой дух. — Правильно я говорю?

Тойер бесстрастно мотнул головой:

— Ничего у нас нет.

Алкаш смерил его серьезным взглядом и потом спросил:

— Ты из наших?

— Я что, так выгляжу? — строго поинтересовался Тойер. — Или воняю?

— Глаза у тебя такие. — Голос пьяницы помягчел. — Как у кошки.

Тойер решил, что его оскорбляли и хуже.

— Пойду-ка я за пивом. — Вонючка встал. — Пока.

Чему учился Вилли? Имеющиеся данные указывали на теологию, но это еще ничего не значило, тем более что скромница фрау Доротея Бухвальд — мысленно он именовал ее «предательницей» — упоминала также про его деяния в области изобразительного искусства. Если только эта дуреха чего-нибудь не перепутала по своей простоте. Комиссар подумал о подделке гравюр, и тут внутри черепной коробки что-то засвербило, но, пожалуй, это было не более чем шипение нейронов. Возможно, он видел фильм или читал что-то такое, где действие происходило в мировых столицах, из которых он не знал ни одной?

Жизнь фальсификатора всегда вторична. Настоящее удовлетворение невозможно имитировать, разве что лишь мимолетные ощущения триумфа. Но потом что-то случилось, в жизни Вилли произошло что-то большое, с чем коротышка не сумел справиться. Возможно, это была любовь.

За спиной комиссара, в гимназии Гёльдерлина, началась перемена. Веская причина отправиться дальше, так как за считанные секунды идиллия, которую оживляла лишь парочка копавшихся в песке малышей, сменилась такой толкотней подростков, что даже массивный Тойер испугался, что сейчас будет затоптан насмерть, оглохнет от всеобщего ора, а вдобавок еще и ослепнет от неистового физиса этих мыслителей завтрашнего дня. Поднимаясь со скамьи, он чуть не уткнулся носом в пирсинг на пупке девчушки. Даже этого не заметив, гёрл листала латинский словарь.

Почти уже выбравшись из гроздьев гёльдерлинцев, он внезапно увидел, что навстречу ему движется Лейдиг вкупе с мамой, и застыл на месте. Лучше уж погибнуть в этом пятиминутном лавпараде, чем встретиться с фрау Лейдиг. Она не была ни крупной, ни толстой, но, как некоторые пожилые дамы, обладала более плотной по сравнению с окружающими людьми молекулярной структурой и напропалую пользовалась ею. В присутствии матери Лейдига ты чувствовал себя получившим выволочку, стоило ей лишь на тебя взглянуть.

Старший гаупткомиссар остался незамеченным, только ухватил обрывок их разговора. Его подчиненный робко возражал, что ему нужно опрашивать людей, а мать категорически настаивала, чтобы сначала он проводил ее в салон красоты, ведь он и так ничего не делает, иначе он скоро доконает ее своим упрямством, да он уже это и делает. Несколько школьников встретили эту пару смехом.

Тойер быстро зашагал прочь. Но тут же ему снова пришлось задержаться. Когда он был в последний раз в сахарной лавке? В старинной витрине все еще стояло ржавое зубоврачебное кресло. Если он сейчас зайдет, то опоздает к теологу. Он все же зашел.

Знаменитый далеко за пределами своей улицы хозяин лавки, седовласый, тощий как жердь весельчак с серебряной китайской бородкой, кивнул ему, словно лучшему другу. Хотя покупателей — редкий случай — почти не было, комиссару все же пришлось прождать минут десять, пока торговец играл в кости с пятилетним покупателем. Священный ритуал, это знал всякий гейдельбержец, у которого закончился сахар. Правила игры менялись ежеминутно, и в конце покупатель всегда выигрывал.

Тойер не скучал. Узкая лавка представляла собой уютную смесь лаборатории алхимика, сокровищницы, подвала со всякой рухлядью и музея. Помимо многочисленных сладостей в стеклянных контейнерах, витринах, коробках и колбах ему бросилась в глаза старая гребная лодка, подвешенная к потолку. Неужели она висела так всегда?

Торговец сахаром лишь мельком взглянул на фотографию Вилли.

— Лицо знакомое, он бывал здесь, но как звать, не знаю. Всегда покупал у меня только имбирные леденцы. А что с ним?

— Умер, — вырвалось у комиссара вопреки всем договоренностям с группой — да к тому же излишне громко; мальчишка, уже открывавший дверь на улицу, испугался и заплакал.

— Имбирь не всякий любит, — прокомментировал торговец сахаром, — удивляться нечего. — Потом повернулся к мальчишке. — А ты не плачь, подумаешь, дело какое — старый козел откинул коньки. Если я когда-нибудь тоже не сыграю в ящик, ты не получишь эту лавку! Ведь он мой преемник, — пояснил он комиссару и заговорщицки подмигнул.