Кольца Джудекки - Вера Евгеньевна Огнева

далекий гул. Что значит, глубокая ночь. Днем нипочем бы не уловить едва ощутимых, ритмичных колебаний. Короче, где-то работал большой, даже очень большой механизм.

Тут же захлестнуло (только и делов было — лежать посредине зачумленного города и предаваться мечтам) там, все же, цивилизация, а здесь, все же, инсценировка.

Так бы и маялся до утра, но к далекому эфемерному гулу прибавились вполне обыденные, натуральные, реальнее некуда, шаги. К перекрестку шли люди.

Собачка вскочила первой, но не кинулась наутек, наоборот — прижалась к ногам человека, затряслась. Илью тоже колотило. Погоня, мать ее…  только-только начал приходить в себя — валят!

Не дожидаясь вторжения на площадь загонщиков, человек встал сначала на четвереньки, потом на трясущиеся ноги. Попробовал осмотреться — зряшная затея. Ночь-с. Темень-с. Однако чем быстрее он уберется с открытого пространства — тем лучше. Кое-как сориентировавшись, Илья на цыпочках двинулся в противоположную от центральной площади сторону, и канул в непроглядный мрак узких переулков. Голоса и топот свернули в другую сторону.

Держась одной рукой за стену, и стараясь поменьше спотыкаться, он шел по лабиринту улочек и тупиков. На некоторых перекрестках стояли корыта с водой. И ни одной живой души. Что оказалось не так уж хорошо. Расспросить бы дорогу до гостиницы. Хотя, кто знает, есть ли таковая в городе Дите? Исходя из простой человеческой логики — должна быть. Жаль, с логикой в здешних краях напряженка. Ну, допустим, есть постоялый двор. Его там, как пить дать, ждут. Ребята закусывают, г-н Хвостов ручонки потирает, кривыми пальцами щелкает.

Илья уже не шагал — брел, спотыкаясь на каждом шагу. Он забрался на один из приречных холмов. Недалеко шумела вода. Оттуда тянуло сыростью, илом, водорослями.

Окончательно выбившись из сил, он присел на порог ближайшего дома. Собака свернулась рядом, прижалась к ноге. Иш, нашла родственную душу. Илья откинулся спиной на дверь и замер. Но стоило чуть расслабиться, вновь напомнил о себе гул. Только теперь источник находился совсем рядом, и гудение ни коим образом не походило на размеренную работу механизма. Нечто хаотично ухало и сотрясалось в непосредственной близости, можно сказать, под ногами.

Удрать? Он не шелохнулся. Набегались уже, Илья Николаевич. Пошевелиться, и то сил нет. Сиди и слушай.

Ночь пробирала сыростью, под ногами тряслась лохматая проявленка, а г-н Донкович, вдруг сообразил, что рядом — руку протянуть — гуляли: орали, пели и плясали.

И пошел он на шум как по пеленгу. Спустился с возвышенности, — Рим, мать его! — поплутал переулками, пару раз, запнувшись, растянулся, чтобы в конце концов оказаться у, глубоко утопленной в тротуар, ниши. Тонкие полоски света обрамляли дверь и слегка подсвечивали три, ведущие вниз, ступеньки. Илья топтался на месте, не решаясь вломиться в чужое гульбище. Ну, вошел он, поклонился: пустите, люди добрые. А ему навстречу Лавр Палычь суставами пощелкивает: иди сюда, голубь, мы только тебя и дожидались. Нет, нельзя туда соваться. Илья заметался взглядом по черным каменным коробкам: где бы затаиться. И тут облом. Утопленная в тротуар дверь была единственной. Окна по второму этажу прикрывали частые решетки.

Так бы и стоял до утра. Но проблема иссякла сама собой: распахнулась дверь. На порожек пролился тусклый дымный свет. В проеме кривилась, заваливаясь набок, коренастая фигура. Голоса стали громче. Там, действительно, пели.

Собака метнулась в темноту. Илья едва различил ее силуэт у основания стены. Сам он не успел и теперь стоял, как мышь на блюде. Прятаться было поздно. Однако кривой человек не кинулся его ловить. Па, выделываемые в неудобном для маневра дверном проеме, говорили скорее о пьяном недоумении. Наконец немая сцена разрешилась краткой, хриплой тирадой:

— Эй-й! Т-ты кто?

— Конь в пальто, — со страху нагрубил Илья.

— Проявленец?

— Ага.

— В карантине был?

— Был.

— Тогда з-ходи.

Шатнувшись от косяка к косяку, гостеприимный собеседник махнул, приглашая в светлое, дымное марево. Посетители погребка, кстати, не обратили на их беседу никакого внимания. А Илье так надоело бегать и прятаться, да и вся разыгравшаяся перед ним сцена на столько не соответствовала принципам поимки государственного преступника, которым он стал с сегодняшнего дня, что он, махнув на все рукой, двинулся вниз по ступенькам. От стены послышалось тонкое поскуливание. Глаза собачки лихорадочно блестели. Проступавшая в полумраке мордочка дергивалась, будто животное плакало.

— Я не один, — объяснил Илья, шагнул к собачке и прихватил ее под мышку. — С собаками у вас пускают?

— Че? О-о-о! О-о-о…

Пьяный попятился и чуть не упал в зальчик. Донкович придержал, ухватив за рубаху.

— 0-о-о! — опять взревел тпьяный. — Гляди, народ, с-собака…  живая!

Тут-то и наступила тишина. Илья насторожился. Собачонка поджалась, и, кажется, перестала дышать. Но, привыкнув к свету, он разглядел, что на лицах людей, набившихся в погребок до отказа, читалось все что угодно: удивление, оторопь, радость даже, но никак не злоба или страх.

Когда человек с собакой на руках остановился у подножия лестницы, разговоры уже мало-помалу возобновились. Кое-кто отвернулся, но основная масса посетителей пялилась на Илью с его новой подружкой, или другом, не разобрал пока. Темные, светлые, смурные, пьяно-радостные…  Лица людей, заполнивших душный подвальчик, имели некое отличие от тех, к коим он успел привыкнуть. Пожалуй, в них напрочь отсутствовало снулое безразличие. Однако интерес распространялся не столько и не столько на него, сколько на его ношу.

Пройдя до середины помещения, и не обнаружив ни одного свободного места, Донкович остановился. Головы посетителей помаленьку возвращались к тарелкам, либо друг к другу. Он бы так еще стоял, но от дальней стены раздался низкий, хрипловатый голос:

— Иди к нам, проявленец. Тут места и тебе и собаке хватит.

Говоривший поднял руку. Илья пошел. Некоторые тянулись, пытаясь украдкой коснуться животного. Собака, кстати, перестала трястись. Нет-нет повиливал облезлый хвостик.

За столом сидели двое. На третьей табуретке лежал мешок. Подозвавший снял его и поставил под стол. Будет мешать под ногами зато, наверняка, останется а целости и сохранности. Кабачок, надо полагать, посещали не самые законопослушные граждане Алмазной слободы. Еще совсем недавно это обстоятельство могло смутить Илью. Только не сегодня. Поблагодарив, Донкович сел за стол. Собака, повозившись, устроилась у него на коленях. Уходить от первого, пригревшего ее в этом мире, человека она не собиралась.

За столом молчали. Присматривались. Илья — тоже.

Тот кто его окликну — явно низковат ростом, но в плечах — квадратный. Вообще крепкий, упитанный. Немного выпирал живот. Не брюхо — тугой мышечный ком, слегка подбитый жиром. Лежавшие на столешнице руки,