Кольца Джудекки - Вера Евгеньевна Огнева

рукав. Потрясенный Илья оглянулся на маленькую немую женщину. Она протянула тонкую, почти прозрачную руку и указала на жуткий орнамент из тел. Илья кивнул, подтверждая, что — да — он смотрел не на диковинные цветы. Женщина провела в воздухе руками, сделала несколько неровных шагов. Илья не сразу понял, что перед ним твориться пантомима: проявление, первый страх, паника, робость, возмущение, даже ярость и, наконец, надежда. Потом происходит нечто. Лицо Ивки исказила гримаса боли. Дальше она пошла, подняв пустые, обреченные глаза и хватаясь руками за живот в едином для женщин всех миров жесте.

За спиной Ильи раздался шорох. Ивка глянула в ту сторону и мгновенно прекратила свой рассказ, вновь превратившись в надломленную статуэтку. Больше она ничего не показала, виновато улыбнулась и ушла на кухню.

В дверях стоял Мураш. Лицо такое — у гостя ком стал в горле. Мураш, однако, сморгнул и быстро нагнал на себя привычное, тупо выражение.

— Сколько раз забелить эту стенку собирался. Не дает. А сама засмотрится и — в слезы. Я и в комнату-то эту не хожу. Гляну, самого корежить начинает.

— Где все это происходит?

— В голове у нее, — отмахнулся Мураш. — Где еще. И не спросишь, ведь.

Ивка вышла из кухни, махнула им рукой.

— Есть пошли, — уже совсем спокойно пробасил хозяин.

Вместо привычной каши со щупальцами, их ждала миска зеленого студенистого варева. Одуряюще пахло грибами. Была и каша, но не надоевший до тошноты рис, а некий аналог проса. По поверхности дымящейся горки расплывался желтый масляный кусочек.

— Ешь, давай. Чего набычился? — подбодрил Мураш. — У нас без отравы.

Ивка сидела напротив, с улыбкой наблюдая, как едят мужчины. Трапеза несколько затянулась. Илья уже третий раз доскребал свою миску. Будто сто лет не ел.

— Три ж дни пролежал, — пояснил Мураш.

После еды слегка поплыла голова. Но Донкович, не обращая внимания на слабость, решительно поднялся из-за стола. Поклонился Ивке. Та хихикнула, прикрыв лицо ладонью, потом, стремительно обернувшись, достала с грубого комодика его блокнот. Чистых листочков там оставалось еще достаточно. Она прижала его к себе как ребенка, даже побаюкала. По лицу Мураша, как давеча промелькнуло затравленное выражение.

Илья все понимал, а по тому не хотел задерживаться в этом, таком надежном и одновременно ненадежном доме дольше необходимого. Уже в коридоре, в потемках, ожидая пока хозяин отопрет тяжелый притвор, он тихо, будто Ивка могла услышать, проговорил:

— Красивая у тебя жена.

Мураш бросил свое занятие, обернулся к Илье и прохрипел:

— В самое больное место они меня бьют. Трехглавый…  У-у-у! От него все. Не могу я ее отдать. От нее ж в три дни ничего не останется. По кускам разнесут.

— И не надо отдавать. Мне все равно не отсидеться. Захотят, со дна реки достанут. А ее жаль. Кто такой трехглавый? — спросил он, когда тот вновь занялся дверью.

— Алмазов.

О трех головах в славянской мифологии гулял владыка подземного царства. На него г-н Алмазов, хоть убей, не тянул. Мелковат был для темного символа. Скорее — пристебай у трона.

Последний праздный в общем-то вопрос сам вылез на язык:

— Мураш, что за стеной?

— Известно что — море.

— Люди там.

— Знаю.

— Сам не бывал?

— Оттуда не возвращаются. У моря, говорят, весь берег гадами кишит. Если кто и проявился по ту сторону, уже съели, должно.

Кстати, вполне приемлемое объяснение. Если человек проявился, имея в руках ракетницу, что он станет делать в незнакомом, опасном месте, да еще под стеной, за которой вполне возможно, живут люди? Естественно, попытается привлечь к себе внимание. И все! Остальное — фантазии, дело наркотика, которым Илью травили. Глюки. Сомнения, конечно остались. Только сейчас он мог засунуть их себе в неудобьсказуемое место и там забыть. Живым бы остаться.

Напоследок Мураш протянул ему маленький, старомодный кошель, затянутый веревочкой.

— Возьми. У тебя ж ничего нет. Так хоть несколько дней продержишься. А там и работа какая-никакая приспеет. Схоронись пока, хоть, вон в тех домах, — он махнул в сторону черных, нежилых кварталов. — Никто за тобой туда не потащится.

Надежда, что его оставят в покое, оказалась тщетной. За поворотом улицы, на углу, топтался, поигрывая кистенем, Ивашка. Похожая на детскую игрушку гирька, вылетала из рукава и пряталась обратно. На вид — легкий безобидный шарик. Однако такой милой игрушкой вертухай вполне мог вынести Илье мозги. Встал тоже грамотно, в тени. Мураш опасности не заметил, простился с гостем и запер дверь, оставив Илью один на один с лядащим психопатом.

Ладно, хоть не шатало, не тошнило, но усталость, утомительное желание сесть или лечь и не двигаться, еще сохранялись. Одно он знал твердо — назад не повернет, не поставит под удар хрупкую женщину. Да и что толку возвращаться? Его рано или поздно вышелушат из Мурашова дома, как рака из панциря, а надломленную фарфоровую статуэтку тогда уже доломают в пыль.

Пошел. Колени предательски подрагивали. В мышцах угнездилась ватная мягкость. Случись, убегать — не сможет. На подгибающихся ногах далеко не ускачешь. Ивашка приближался. Гирька в очередной раз ускочила в рукав. Какой все же добрый человек Иосафат Петрович! Свое тайное оружие для дела не пожалел. Или Ивашка сам сообразил? Уже не важно. Вертухай раскорякой двинулся в сторону Ильи.

— Свиделись, — нараспев заголосил бандит. — От, радость-то. Ну, иди сюда, тля. Ща я с тобой без посторонних поговорю.

Илья остановился. От позорного страха самому стало так противно — вот-вот вывернет. И тут накатила злость. Не она бы, наверняка не заметил бы круглого камня, как раз по руке, что вывалился из кладки и мирно лежал у стены. Не размышляя, Илья подхватил его и без замаха пустил в лоб Ивашу.

Вначале показалось, что удар пришелся вскользь, и ничего хорошего из его порыва не вышло, но потом парень начал заваливаться в бок. Он мягко и, почему-то очень долго падал, пока голова ни бумкнула по брусчатке, чтобы уже не подняться.

Мгновенно вернулся страх. Убил? Илья подошел, наклонился, пощупал пульс. Ни черта ему не сделается. Тут — как в старом анекдоте: были бы мозги — вылетели бы нахрен. Отлежитси бравый вертухай, еще злобы нагуляет и опять пойдет ловить незадачливого дохтура.

Мешкать возле поверженного противника Донкович не стал, развернулся и побежал в сторону темных каменных коробок. Как ни противилось все внутри при мысли, что в одном из этих домов-гробов придется провести ночь, решил: еретерпит.

Дальше, дальше. Пока ни