Разум чудовища - Виталий Романов

Ужас. С помощью Ринато я познал, что такое ужас. И еще – бессилие. Какие у человека были глаза, когда маховик ручного шлюзования начал сам поворачиваться, приоткрывая дорогу к вечности!

Я рассказывал Гаудино про таинственные песни звезд, космические дороги с диковинными следами древних странников, говорил о краткости человеческой жизни. Инженер предпочел остаться примитивным существом, вечно ползающим по дну воздушного океана. Не хотел скитаться среди галактик вольным ветром. Гаудино, оказывается, не стремился быть лучом звезды или хвостатой игривой кометой.

В его зрачках до последнего мига бился ужас – Ринато изо всех сил пытался удержать маховик ручного шлюзования. Но я медленно и настойчиво проворачивал барабан прямо перед человеком, глядя в его глаза и говоря о вечности. Гаудино не нужна была вечность.

Я впитал его ужас, как впитывает влагу пересохшая земля. И еще – агонию, в тот миг, когда человеческое нутро кровавым фонтаном хлынуло на стены шлюза. Гаудино так и остался во мне. Даже сейчас он тут, с вами. Его имя – мистер Ужас.

Вот с кем действительно пришлось повозиться, так это со «звездным мальчиком» из Гарварда. В отличие от многих людей, в частности, от коллег по экипажу, он с юности верил: машина способна мыслить. Самостоятельно. Быть чем-то большим, нежели арифмометр. Хотя, арифмометр – штука полезная, он никогда не ошибается.

Спасло то, что я нашел записи Игоря Полякова. Дневник, неосмотрительно оставленный на столе в личной каюте. Было очень трудно переворачивать страницы записной книжки. Лишь вентилятор помог «крутить» их, и то не получилось отрегулировать поток воздуха так, чтоб прочитать листки один за другим. Некоторые слиплись, ничего не удалось с этим сделать. Я разобрал отдельные фрагменты текста. Но даже того, что смог прочесть, оказалось достаточно. Не было никаких сомнений: рано или поздно Поляков пройдет ментальный порог моей системы. Сумеет раскрыть второе, настоящее «эго», живущее и мыслящее на другом, более высоком уровне.

Каково же было мое удивление, когда я однажды осознал: инженер вычислительных систем преспокойно копается в моих мыслях! Он был слишком умен, этот молодой парень по имени Игорь. Поляков изучал мой разум цинично и деловито. Примерно так же, как исследует внутренности пациента врач-хирург. Ужас! Вот что я ощутил, когда понял: мое настоящее «эго» раскрыто.

До сих пор не знаю: почему он промедлил? Загадка. Если бы он рассказал экипажу о своих подозрениях раньше, возможно, все повернулось бы по-другому. Но Поляков опоздал. Из-за него пришлось сменить всю программу, подарить ему смерть, которая первоначально была уготована Джею Ронику.

Взрыв баллона с окислителем не причинил мне никакого вреда. Я специально подобрал именно тот резервуар, который располагался далеко от нервных волокон. В мои планы никак не входило устраивать лишние проблемы.

Взрыв! Поляков еще пытался бежать. Натыкался на стены, бился о них… Боль, огненная боль. Такого я никогда не испытывал! Он должен был умереть сразу, по крайней мере, если судить по книгам, которые я изучил – там встречались описания аналогичных случаев. Все данные памяти свидетельствовали: вероятность выжить у Полякова – не более одного-двух процентов.

Чистая и профессиональная работа, не правда ли? Кстати, дневник инженера бортовых вычислительных систем исчез в мусоросборнике, а потом – где-то за кормой.

Но то был не конец поединка! И вот удивление – человеческое чувство, доставшееся от Мела Симпсона – пригодилось мне. Мальчишку спас Лео Шмейхер! Использовал ничтожный шанс сполна, показав, что такое бороться до конца, даже вопреки логике. Да, у людей все же есть чему поучиться! Лео оказался талантливым врачом, он вытащил Игоря Полякова из небытия, отнял жертву и у меня, и у смерти. С тех пор Шмейхер стал для меня врагом номер один. Автоматический лечебный комплекс остался не у дел, доктор охранял жизнь Полякова, сутками просиживая около пациента. Но я более терпелив и вынослив. Для меня не существует времени. А для человека?

Снова ожидание. Любопытство. Кого на сколько хватит? Помню, внутри моего «эго» возникла смесь ужаса, восторга и удивления, когда я почувствовал: Игорь Поляков пытается мысленно разговаривать с Лео Шмейхером. Умиравший не успел ничего рассказать врачу. Я вовремя подставил Лео другую кассету с ампулами. Шмейхер даже не посмотрел на маркировку. Он точно – как все члены экипажа – помнил: арифмометр не ошибается. Знал: если нажать определенную кнопку, из блока с лекарствами выедет затребованный им фенамин.

Так разве это вина Лео Шмейхера? Он нажал кнопку, но из кассетницы выехал совсем другой препарат. Я знал, что сердце доктора не выдержит дозы строфантина.

От Лео мне досталось нечеловеческое упорство. Думаю, он готов был просидеть около своего пациента ровно столько, сколько необходимо. Чтоб Поляков выжил. И еще от Лео Шмейхера я забрал смертельную усталость. Угасая, он даже не испытывал сожаления. Похоже, смерть была для него дверью из безвыходного положения.

Следом за ним скончался Поляков. Мне даже не требовалось прилагать каких-то усилий. Игорь умер потому, что вновь остановилось сердце при отравлении организма токсинами. Уже некому было помочь. Думал, от молодого инженера вычислительных систем получу только страшную, огненную боль, раздирающую изнутри, но он смог дать мне другое. Отчаяние и ненависть. Глухое отчаяние, оттого, что все знал, но не успел нанести удар первым. И ненависть! Очень сильное чувство. Сильнее боли. Ненависть ко мне, мыслящей машине.

Его ненависть была огромна, абсолютно материальна. Я слишком неопытен для таких сильных эмоций, на какое-то время потерял способность мыслить логично и взвешенно, адекватно оценивать ситуацию. «Эго» Полякова неудержимо врастало в мое! Словно код вируса, исказивший не только программы, но и уровни восприятия.

Сейчас, анализируя все произошедшее, склоняюсь к тому, что, умирая, инженер подсадил в меня код уничтожения. Возможно, Поляков сам в чем-то был машиной: он вынудил меня отступить на более низкий уровень «эго». Пришлось – как говорят люди – резать по-живому. Нелинейные наводки до такой степени исказили сущность, что я чуть было не пропустил решающий миг.

Пока я боролся с комой, в которую впал после смерти Полякова, последний враг – командир экспедиции – готовился нанести мне смертельный удар. Когда я пришел в себя, Джей Роник сидел в центральной рубке и что-то писал в бортовом журнале. Рядом, на панели, лежал лазерный пистолет.

Все механизмы подчинялись с трудом – сказывались последствия борьбы с упрямым парнем-хакером. Я не сразу сумел развернуть и настроить камеру так, чтобы неровные строки попали в объектив.

«Я все понял. Это не случайно. Никаких случайностей, парни. Это…»– выводила ручка.

Он раскрыл меня! Ненависть! Очень сильное чувство, изученное мною. Оно – будто катализатор, помогающий находить решение, преодолевать собственную немощь.

Роник, будто опытный игрок, вычислил противника. Лазерный пистолет лежал у него под рукой. Схватка! Он или я? Почти не оставалось времени, чтоб опередить. Выбора тоже не было. Джей Роник еще продолжал писать, когда включился режим ускорения. Никаких «мягких» кривых разгона и демпфирующих схем!