Песенка для Нерона - Том Холт

Сенатор хлопнул в ладоши.

— Вот и ответ, значит, — сказал он. — Моя последняя должность была там. И из какого же города в Мавритании ты родом?

Я не поднимал глаз, но чувствовал мощные волны ненависти, катившиеся на меня от Луция Домиция.

— Икозий, господин, — ответил я, главным образом потому, что это было единственное место в Мавритании, которое я смог припомнить.

— Правда? — сенатор просиял. — Я хорошо знаю этот город. А ты, значит, сыроторговец. И что же ты делаешь на Сицилии?

Будь моя воля, я бы предпочел быть заживо съеденным жуками, чем продолжать эту беседу. К сожалению, выбора мне никто не предоставил.

— Покупаю, господин, — сказал я. — Товар.

— О, — сенатор нахмурился. — Как странно. Неужели сицилийский сыр в Икозии может иметь спрос?

Я кивнул.

— О да, господин, там жить без него не могут. Улетает, как говно с лопаты, господин, извини за выражение.

— Серьезно? — он покачал головой. — Как странно, икозийские сыры — просто деликатес. Не припоминаю, чтобы я видел там сицилийский сыр.

Ублюдок, подумал я.

— Это новинка, господин, — сказал я. — Совершенно недавняя мода, видишь ли.

— О, ну хорошо, — он подумал секунду, затем утер нос тыльной стороной ладони. — Что ж, это все объясняет. Я знал, что я тебя где-то видел раньше. Никогда не забываю лица.

Затем раздался благословенный стук закрываемой двери и процессия двинулась дальше. Я все еще сжимал полученную монету. Не думаю, что два человека с ломиками смогли бы разжать мои пальцы, до того у меня все свело. Я стоял, не двигаясь, пока последний человек в колонне не скрылся за вершиной холма.

— Ты знаешь, кто это был?

Я совершенно забыл о существовании Луция Домиция.

— Вонючий долбаный римский ублюдок, — ответил я, — вот кто это был.

Я разжал кулак и увидел, что нам дали: здоровенную золотую монету, которой хватило бы на табун мулов.

— Ублюдок, — повторил я.

Тут Луций Домиций схватил меня за шиворот и так его скрутил, что я вдохнуть не мог.

— Ты знаешь, кто это был? — прошипел он.

— Отпусти меня, ты, псих, — сказал я. — Какого хрена ты меня душишь?

Он отпустил, но нисколько не успокоился.

— Это был он, — сказал он. — Сенатор.

— Да я и сам догадался.

— Да нет же, клоун. Сенатор. Он. Тот самый, которого я сослал в каменоломни.

Как-то раз, давным-давно, я оказался в Египте или другом таком же месте, совершенно сломленный, так что дело дошло в поисках честной работы. И подкатывает ко мне один толстяк, одетый вроде бы в ковер, и спрашивает, не хочу ли я поработать загонщиком на львиной охоте? Мой ответ был — не хочу, разумеется, но за деньги согласен; в следующий момент я уже стоял в длинном ряду с другими доходягами и неудачниками, и ряд этот двигался через пустыню, размахивая трещотками, колотя в старые бронзовые сковородки и вообще производя до черта шума. Мы занимались этим уже довольно долго, когда из маленьких кустиков выскочил лев. Ну, он взглянул на нас и метнулся в другую сторону, и я бы на его месте поступил точно так же; и вот он бежит, короче, и думает — ну что же, это оказалось совсем не страшно, как вдруг земля у него под ногами подается и он оказывается на дне глубокой ямы, которую охотники выкопали днем раньше и накрыли сухой травой и парой веточек.

Я рассказываю это потому, что в точности знаю, что чувствовал бедолага. В один момент он несется, показывая врагам подошвы лап, а в следующий все вокруг превращается в дерьмо, в котором он и застревает. В точности как мы с Луцием Домицием в тот день на Сицилии.

— Да ты шутишь, — сказал я.

Луций Домиций вытаращился на меня.

— Да, — сказал он. — Шучу. Такое у меня чувство юмора. Соберись уже, ты. Это был он. Гней Сульпиций Аспер, бедняга, которого я отправил в каменоломни, — он взмахнул ладонями, как будто хотел стряхнуть их с предплечий. — Мы попали, — сказал он. — На сей раз наша дурацкая удача себя исчерпала. Мы покойники.

Я понимал, отчего он так, но все же.

— Не говори чепухи, — сказал я ему. — Конечно, пришлось попотеть, но мы выбрались. Сделай пару глубоких вдохов и все наладится.

Он только посмотрел на меня.

— О, бога ради, — сказал я. — Слушай, он думает, что я африканский торговец сыром и к завтрему и думать о нас забудет. Нам всего лишь нужно держаться от него подальше, вот и все.

Он ничего не ответил, и это было очень плохим признаком. Ну, я не собирался этого так оставлять.

— В любом случае, это ты во всем виноват, — сказал я. — Это ты настоял на долбаных мулах. Разве я не твердил тебе: никаких мулов, никогда? И что, послушал ты меня?

Непохоже было, что он в настроении беседовать про мулов. Некоторое время он стоял, пытаясь унять дрожь. Потом спросил:

— Ладно, куда теперь?

— Чего?

— Куда мы теперь пойдем? Прямо или вернемся назад?

— Давай без глупостей, — сказал я. — Конечно же мы идем дальше, в Камарину. В порт, там сразу на борт, все просто. Да что ты там навоображал?

Он покачал головой.

— Извини, — сказал он. — Мозги совсем отказали. Да, так и сделаем. Кто его знает, может и выкарабкаемся.

Остаток дня мы почти не разговаривали, что, наверное, было к лучшему. Он был совершенно несчастен. Я пытался представить себе тот конкретный вид месторождения говн, в которые мы можем забрести, но на ум не приходило ничего, кроме образа нескольких кавалеристов, несущихся вслед за нами, потому что Его Могущество вспомнил, где ж это он видел Луция Домиция.

Если дело обернется именно так, мы ничего поделать не могли. Проблема Сицилии в том, что это открытая местность. Нельзя просто спрыгнуть с дороги и спрятаться в кустах, если ты приметишь у себя за спиной неприятного вида облако пыли. Вокруг только поля, полные грязекопов, только и ждущих возможности доложить первому же всаднику: вон туда они побежали. Но ничего страшного, потому что ничего подобного и не произойдет — по причинам, которые я только что изложил. Его Могущество вовсе не повернется вдруг кругом и не скажет: провалиться мне, этот раб, мимо которого мы давеча проехали — это же переодетый Нерон. Такого просто не бывает. Спокойствие, спокойствие, беспокоиться не о чем.

В общем, мы продолжили путь со всей возможной скоростью, и к вечеру доковыляли до следующего жалкого сицилийского городка и упали в жалком сицилийском кабаке. На сей раз я не разыгрывал сыроторговца, наоборот — мы решительно избегали сырной темы, и мне незачем объяснять вам — почему. Мы отыскали тихий уголок и устроились там с самым недружелюбным видом.