Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия - Виктор Зименков

И однажды встретил во Владимире. Вдова поглядела синим глазом, повела полным плечиком да пышным бедром качнула – и зашлась княжья душа в полете, а тело от желания. На грех рядом оказался епископ Ефрем, приметил, но для начала вида не подал, только подозвал к себе служку да шепнул о чем-то.

Но вечером за ужином вдруг стал беседу вести с князем о греховном желании. Юрий, то ли поняв, что епископ заметил его интерес к красавице, то ли просто думая о своем, беседу поддерживал вяло. Ефрем поговорил, поговорил да вдруг и поинтересовался в лоб, каково, когда женка уж в тягости не первый месяц? Телесное, мол, своего требует.

Князь вскинул глаза:

– Требует! Знаю, что грех, но нешто терпеть по полгода, греховные мысли тая?

– Не надо, – помотал головой епископ. – Только и девок всех подряд щупать не стоит, блуд это.

– А что делать?

– Заведи себе любушку такую, чтоб только твоя была, и ублажай тело.

– А это не грех?

– Грех, но не блуд, разницу разумеешь, князь?

Юрий хмыкнул, ай да епископ!

– А вот и заведу! И к тебе, святой отец, каяться буду ездить.

– Приезжай, епитимью наложу, не согрешишь – не покаешься… Меж двух зол выбирают меньшее, потому и веду речь об одной взамен многих.

После этих речей, увидев за дверью красивую вдовушку, князь уже не удивился, только крепко обнял и поинтересовался:

– Тебя как кличут-то?

– Варварой, – просто и спокойно ответила красавица.

– Многих ублажала?

Ее глаза открыто глянули в его:

– Ты первый. После мужа.

Князь чуть смущенно хмыкнул, но спорить не стал, тем паче что совсем рядом было именно то, что ему так нравилось – ладное белое тело, пышущее здоровьем и жаром нерастраченной женской ласки. И шея у Варвары оказалась белая да полная, и бедра такие, что есть чем качнуть, и сама она была вся крепкая и ладная.

Но до ночи еще далеко, Юрий просто не знал, что и делать с красоткой. Выручила она сама:

– Банька готова, пойдешь ли париться, княже?

– А ты?

– Велишь – приду.

Юрий вспомнил о Ефреме:

– А епископ как же?

Вдова махнула полной рукой:

– Он уже отказался, сказал, не можется ныне. Так идти?

– Тогда идти.

– Приду, – глаза обожгли синим пламенем.

Она действительно пришла, нимало не стесняясь того, что тонкая рубаха мигом намокла и прилипла к телу, стала охаживать его веником, потом окатывать водицей, снова парить… Когда князь совсем разомлел, исчезла, точно и не было ее в баньке. Но Юрий прекрасно понимал, где сможет найти свою красавицу, вернее, где она ждет.

Так и есть, Варвара была в ложнице и снова вела себя спокойно, нимало не смущаясь. Не очень-то поверилось князю, что после мужа никого у вдовушки не было, но отказаться от ее объятий, ее тела, жаркого дыхания Юрий уже не мог.

Пришел в себя не скоро, сном забылся только к утру, а на рассвете вдовушки в постели уже не было. Ну и как ее теперь снова к себе приманивать? Не пойдешь же вечером еще раз в баню.

Епископ глянул пытливо:

– По душе пришлась?

– По телу. Грешен, каюсь.

– Каяться после будешь, когда греха поболе наберешь. А Варваре скажу, чтоб ныне снова к тебе пришла, если ты не против, конечно, – вскинул глаза Ефрем. Юрий только коротко кивнул. – И чтоб ни с кем не путалась, тебя в следующий приезд дожидаючи.

– А путалась?

– Нет, иначе не подпустил бы. Ты, князь, вот что, ты ее ключницей при своем дворе во Владимире сделай. Она баба толковая и, как видишь, ладная, она тебе и хозяйство в порядке держать будет, и тебя ублажать, когда тело потребует.

– Откуда тебе, святой отец, о ней известно?

Ефрем чуть хмыкнул:

– Жалобу ее разбирать приходилось. Поп тут по соседству к ней привязался, да так, что вдове прохода не было. Она его оглоблей проучила, а потом ко мне пришла заступничества просить. Пришлось попа убрать, а со вдовой поговорить.

– О чем?

– Как мыслишь, станет мужик, неважно, поп ли, простой мирянин, к бабе лезть, если сама того не желает? Вот и я не сразу поверил, что не привечала или глазами не заманивала. Но оказалось нет, честная вдовушка.

– А с чего ко мне пошла?

– А ты кого-нибудь вокруг себя видишь? Она с прошлого нашего приезда сюда на тебя пялилась, да так, что завидно стало. А ныне и ты ее углядел, все ладно вышло. Женке про то не говори, ей так легче будет. Люди все равно донесут, но женская душа обманутой быть жаждет, им так легче. Коли не станешь княгиню обижать, так и живи себе с двумя, только с другими не блуди, а этот грех мы отмолим.

Конечно, Олене сказали, что у князя на Владимирском дворе ключница появилась – красавица и приветлива очень. Княгиня была на сносях, двигалась хотя и легко, но не слишком споро, но все же поднялась и отправилась советоваться к Марье. К кому же еще, не жаловаться же на мужа Жданке?

Марья все знала, только коротко кивнула:

– Ты не о том ныне думай, а как дите доносить да родить. А любушка… куда ж, Олена, от них деться? Ты вон то и дело в тяжести ходишь, а у князя ретивое играет, куда ему деваться?

– Я понимаю, пока девок огуливал, не спорила, так ведь здесь зазноба завелась. Что делать?

– А ничего! Юрий Владимирович к деткам привязан выше всякой меры, погуляет и к тебе вернется.

– А если и у нее кто родится?

– Кто ты и кто она! К тому же столько лет с кузнецом своим жила, не понесла, с чего бы князю-то дите рожать? А хоть бы и родила? Твои дети законные, ее – нет. Ты всегда впереди будешь, ты женка, она полюбовница. Я вон с Георгием Шимоновичем и без женки уже жила, и деток его растила, а все одно, пока из полюбовниц в боярыни не вышла, покоя не имела.

– Не одна она…

– Как не одна, а кто еще?

– На боярскую женку в Ярославле заглядывается. Она им вертит, как лиса хвостом.

– Так вот пусть лучше к Варваре ездит, чем в Ярославль к боярыне.

– К кому?

– Варварой ее зовут.

– Ты и это знаешь?

Но закончить разговор не пришлось, княгиня вдруг согнулась пополам, схватившись за них живота:

– Ой…

Родился еще один княжич, правда, на сей раз Олена рожала тяжело, не как всегда, и мальчонка появился на свет больной. Едва выжила и сама мать, чуть кровью не изошла.

Она улыбалась как-то чуть покорно, чуть потерянно… Если бы жена хоть раз укорила его, пожаловалась, обругала, в конце концов, он никогда не посмел бы больше думать о другой. Но Олена была верной, тихой, терпеливой.