Вторая жена - Луиза Мэй

глаз и тем самым позволить им жить дальше, как прежде; да, конечно, первая жена, которую он давно перестал ждать, вернулась из небытия, но только когда она войдет в его дом, она окончательно обретет плоть и кровь, ее жизнь сделается настоящей, а присутствие – неотвратимым. Может быть, первая жена видится ему черной тучей – черной тяжелой грозовой тучей, которая надвигается на них, готовая обрушиться ураганом, готовая разнести все, что они создали, что воссоздали все втроем.

Она продолжает молча гладить его. Муж ненавидит показывать свою слабость, она это знает. Советовать рискованно, это все равно что навязывать, порядочные жены так никогда не делают, но ведь она уже почти изгнанница, сосланная за границу этой семьи. Она думает, что он любит ее, но уверенности в его чувствах нет никакой; она видит себя на тонкой ветке, которая вот-вот сломается; сломается, и злая сила унесет ее далеко-далеко, далеко от мужа, от ствола, питавшего ее.

Тем временем он берет себя в руки, приступ паники остается позади, и оба не скажут о нем ни слова.

Она говорит:

– Я вчера погладила твои рубашки, они висят в прачечной, но я могу их принести, если хочешь, или, может, ты хочешь сам выбрать? Может, ты хочешь, чтобы я накрыла стол на террасе?

Он отрывается от нее и встает; без одежды он всегда кажется ниже ростом, и всякий раз она вспоминает то, что ее мозг упорно отвергает: она выше на несколько сантиметров. Он делает глоток кофе, гладит ее по щеке. У нее по телу бегут мурашки, она прижимает руки к груди. У нее такое ощущение, будто она сдала тест, будто кофе и рубашки были ее форой и она ею воспользовалась. Главное, не подать виду, что решаешь за него, дать ему время снова надеть на себя маску мужчины, притвориться, что не видела его сомневающимся, голым.

– Да, – говорит он наконец, и изо рта у него пахнет кофе. – Голубая там?

– Да, да, голубую я тоже постирала. Подожди, сейчас принесу.

Она уже подходит к лестнице и заносит ногу над первой ступенькой, когда он громко кричит ей вслед:

– Нет, накрывай в доме, будет дождь.

Незадолго до полудня они слышат на улице шум мотора. Стол уже давно накрыт. Сандрину полностью поглотило выравнивание скатерти и приборов. Она пытается устроить прием по случаю важного события, но не праздничный. Это должно быть что-то вроде поминок – неотчетливо крутится у нее в голове; да, так и есть, для нее это похороны, и с самого утра ей кажется, что каждое ее движение, каждая мелочь, сделанная по дому, – это гвоздь в крышку ее собственного гроба.

Звонок застает Сандрину у раковины на кухне, и ослепительная молния разрезает небо прямо над липой на краю сада.

Она снимает фартук и остается в своем офисном костюме, который заставляет ее держать осанку, чувствовать себя подтянутой; если она надевала его в воскресенье, он обычно возмущался. Конечно, ведь он предпочитает, чтобы она одевалась иначе – носила светлые вещи, блузки в цветочек; но в этот раз он промолчал, может, даже и не заметил, ему было не до того, он долго выбирал вино, потом вышагивал по гостиной, выискивал пыль там, где ее не бывает, и все это время немая Каролина в желтой рамке не спускала с него глаз.

Матиас, который сидел на своем любимом месте в гостиной – в уголке между креслом и окном, машинально рассматривая картинки в книжке про птиц, вскакивает и несется к двери.

Еще одна вспышка молнии освещает гостиную, час назад так потемнело, что они никак не могли решить, включать свет или нет. Сандрина, глядя на Матиаса, думает: вот что такое молниеносная скорость, она с таким никогда прежде не сталкивалась, и вот увидела, как с молниеносной скоростью мальчик мчится к своей наконец-то вернувшейся матери.

– ПОДОЖДИ! – кричит отец, и Матиас встает как вкопанный, протянув руку к двери. Ему так не терпится, что он стонет и оборачивается – Сандрина в жизни не видела столь ясно читаемого выражения мольбы на лице, – но отец хватает его и отодвигает в сторону. Он сам открывает дверь

– Ах! – вскрикивает Матиас с удивлением и волнением и прикрывает ладошками рот.

За дверью не Каролина, а двое полицейских, тех же самых, что уже приходили к ним в дом. О, наверное, они попали в ДТП, думает Сандрина. Машина с Анн-Мари, Патрисом и Каролиной по дороге сюда опрокинулась в кювет. Ну что же, прекрасно, это гораздо более милый сценарий. Она, Сандрина, хорошо относится к родителям первой жены, но это очень серьезная авария и сейчас им объявят: «Они все погибли на месте, они не страдали»; такое иногда случается в фильмах и книгах; там полицейские так и говорят: «Они умерли мгновенно, даже ничего не почувствовали».

Сандрина вешает фартук в шкафчик в кладовке, на специальный крючок – каждая вещь должна быть на своем месте. Она совершенно спокойна, безучастна, ей все равно, и лучше не придумаешь. Полицейские что-то говорят, Матиас топчется на месте, рука его отца упирается в дверной косяк, Сандрина продолжает думать: «Если бы они все разом погибли, наверное, нам было бы проще»; но ее муж отступает в сторону и освобождает проход. Следом за полицейскими появляется Патрис, за ним Анн-Мари. На пороге она оборачивается и машет рукой хрупкой женщине, чей силуэт застыл посреди аллеи.

Все сгрудились в прихожей и расступились, давая этой женщине пройти, это как неспешная волна, набегающая на берег, а за волной идет она – Каролина.

Худенькая, темноволосая, в джинсах и белой футболке, в черных балетках… Она делает несколько шагов и как будто что-то ищет, потом ее глаза останавливаются на Матиасе, закусившем пальчики во рту.

– Матиас, это ты… – говорит Каролина с некоторой неуверенностью, и вместо ответа он подлетает к ней и прижимается с такой силой, что его пальцы, обхватившие джинсы матери, белеют от напряжения, а лицо полностью скрывается у нее между ног.

Та, наклонившись, гладит головку маленького вороненка.

Сандрина смотрит на мужчину, с которым она живет, – на мужа Каролины, она видит его спину, плечи, руки и с этого внезапно и неожиданно возникшего расстояния замечает, до чего скованы все его жесты. Если он сейчас подойдет к Каролине и обнимет ее, то, может быть, сама она, Сандрина, рухнет как подкошенная и сдохнет прямо тут немедленно. Стоит ни жива ни мертва, но он не делает ни одного движения, он даже не протягивает руки женщине, которая не глядит в