Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

никто не может сказать, что ему что-либо принадлежит <…> каждый зависит от воли князя»[348].

Народ же проявляет рабскую покорность такой власти, и Гер-берштейн размышляет о причинах этого явления: «Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится грубым, бесчувственным и жестоким»[349]. По словам О.Ф. Кудрявцева, Герберштейн здесь лукавит, и у него есть ответ на поставленный вопрос: народ, предпочитающий рабство свободе, нуждается в жестоком гнёте и обречён на тиранию[350]. Герберштейн, по сути, проводит мысль о том, что рабство — это качество, имманентно присущее русским: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе. Ведь по большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам»[351]. Как отмечает О.Ф. Кудрявцев, Герберштейн был первым, кто устанавливал связь типа власти российского правителя с присущими его народу чертами[352]. Например, даже хлеб в форме калача он описывал как символ зависимости: «Кроме того, хлебы, имеющие вид лошадиного хомута, знаменуют, по моему мнению, для всех, их вкушающих, тяжкое иго и вечное рабство»[353].

При этом, по справедливому замечанию О. Ф. Кудрявцева, «изобразив и ославив порядки Российского государства как тиранические, Герберштейн не только выставил его в дурном свете, но и подводил к мысли о его политико-правовой ущербности, нелегитимности», поскольку в представлениях образованных европейцев тиранией считалось не самовластье как таковое, а правление, переходившее в полный произвол, попирающее все человеческие законы и божественные установления[354].

По словам Г. Меттана, ни один из авторов, писавших о России, не смог избежать концептуального парадокса: власть является тиранией, если только царь порабощает своих подданных силой, а не в результате их добровольного подчинения. Между тем, отмечает швейцарский исследователь, в России, похоже, именно так и происходило. Поэтому была высказана идея, что русские — варвары, рождённые рабами, и поэтому обречены на деспотизм в силу своей природы. Как замечает Г. Меттан, «по современным меркам, такое объяснение является расистским или, по меньшей мере, равносильно грубому культурному предубеждению»[355].

Однако утверждение о том, что русские — это варвары, рождённые рабами, не является единственным объяснением рабства. Согласно второй версии, рабство подданных — следствие деспотичной власти и страха перед ней. А. Поссевино об этом размышляет так: «Могло бы показаться, что этот народ скорее рождён для рабства, чем сделался таким, если бы большая часть их не познала порабощения и не знала, что их дети и всё, что они имеют, будет убито и уничтожено, если они перебегут куда-нибудь. Привыкнув с детства к такому образу жизни, они как бы изменили свою природу и стали в высшей степени превозносить все эти качества своего князя и утверждать, что они сами живут и благоденствуют, если живёт и благоденствует князь»[356].

Что касается отсутствия свободы у русских, на чём всегда настаивали и будут настаивать иностранные авторы, то на Западе со времён гуманистов под влиянием протестантизма принято считать свободу средством достижения совершенства, спасения души (в светском понимании — социальной справедливости). Для этого Бог и дал свободу человеку. Г. Меттан подчёркивает: «Для русских же — свобода — капризная и норовистая стихия, которая стоит на пути человека к спасению и развращает его. Вот почему Бог наделил свободой не простых людей, а князя, который должен обеспечить им мир». При этом свобода дана князю на определённых условиях, и он не может использовать её только в своих интересах, иначе подданные справедливо взбунтуются. Таким образом, воля князя для русских — это воля Бога[357]. Собственно, такая позиция сближается с патриархальной теорией королевской власти Роберта Филмера и теорией королевского абсолютизма короля Якова I Стюарта. Однако такие сравнения на Западе в голову приходят редко, зато тезис об отсутствии в России свободы стал хрестоматийным[358]. Для того же маркиза де Кюстина этот подход станет квинтэссенцией его работы: там, где нет свободы, нет жизни. На тот факт, что русскими это понятие, столь важное для европейцев, во все времена воспринималось иначе, на Западе редко обращали внимание[359].

Естественно, всё в России, как в «царстве лжи», прикрыто личиной лицемерия, обмана и притворства: «И пусть домой иногда возвращалась едва не половина воинов, однако московиты делают вид, будто в сражении не потеряно ни одного»[360].

Если до Герберштейна авторы писали о добродетелях и благочестии московитов, то теперь, наоборот, иностранцы изображаются несравнимо выше русских. Если прежде путешественники сообщали о верности русских своему слову и нерушимости клятвы, то теперь дипломат утверждал: «Как только они начинают клясться и божиться, знай, что тут сейчас же кроется коварство, ибо клянутся они с намерением провести и обмануть»[361]. Если прежде авторы умилялись чистоте нравов, то теперь ни о какой высокой нравственности речи не велось. Например, Поссевино о жёнах Ивана IV писал так: «А этот князь, после того как первая жена Анастасия (а сейчас её уже нет в живых), родила ему сыновей, которые живы до сих пор, брал в жёны (хотя это можно назвать и другим словом) девиц ещё шесть раз». О жёнах сыновей Ивана Грозного он отзывался аналогичным образом[362].

Пьянство, дикие нравы, сексуальная распущенность, описанные Герберштейном, становятся отныне важнейшими характеристиками русских: «Насколько они воздержанны в пище, настолько же неумеренно предаются пьянству повсюду, где только представится случай»[363]. Английский поэт Джордж Турбервилль, побывавший в России в составе посольства сэра Томаса Рандольфа в 1568–1569 годах, исполнявший при нем функции секретаря, писал в одном из своих стихотворных посланий из России под названием «Паркеру»:

«Манеры столь близки к турецким, мужчины столь вероломны, Женщины развращены, храмы забиты идолами, Оскверняющими то, что должно быть свято»[364].

Хотя, как известно, у книги столько интерпретаций, сколько у неё читателей. Так, например, по мнению И. Нойманна, книга Герберштейна, напротив, формировала представления о русских как о цивилизованном народе, поскольку русские были преградой для нашествия на Европу «неверных дикарей»[365].

На описание Герберштейна будут ссылаться практически все последующие рассказчики. В сочинениях о России постоянно будут встречаться основные тезисы, сформулированные австрийским дипломатом. Его работа считалась чуть ли не обязательной для всех, изучавших Россию или путешествовавших по ней. Уже упомянутый Турбервилль, завершая свой поэтический памфлет «Паркеру», наставлял:

«…если ты хочешь узнать русских,

Обратись к книге Сигизмунда, которая скажет всю правду,

Поскольку он долго жил посланником к