Пепел перемен, Том 4: Ни богов, ни королей - Илья Витальевич Карпов

class="p1">Дубинка и ключ выпали из рук побледневшего тюремщика. Хоб беззвучно шевелил губами, хватая ртом воздух, как вдруг что-то врезало ему по лицу из темноты с такой силой, что он тут же обмяк и распластался по гнилой соломе.

— Наконец-то, — выдохнул Гурх, опускаясь на пол. — Крепко же ты его приложил. Бедняга, кажись, обгадился. Или у него из пасти так несёт…

— В этом, скорее, твоя заслуга, — сказал Таринор. Он перешагнул через тело тюремщика и вышел из камеры. — Впрочем, я удивился не меньше. Не знал, что ты умеешь летать.

— Недолго и не высоко. И предпочёл бы делать это как можно реже. Думаешь, это я специально такую жуткую рожу скорчил? Да у меня от натуги чуть глаза не вылезли!

— Ладно, мне пора, — перебил наёмник. — Спасибо вам обоим. Как будет время, загляните в ригенский банк, с меня бутылка вина.

* * *

Когда Таринор полной грудью вдохнул столичный воздух, который в сравнении с темницей казался невероятно освежающим, уже наступило утро. Город был готов вот-вот проснуться, и наёмник, не мешкая ни секунды, побрёл как можно дальше от башни, чтобы его не заметила стража. К счастью, первый встреченный стражник, пройдя мимо, улыбнулся и спросил:

— Тяжёлая ночка, да?

— Ты даже не представляешь, насколько, — изо всех сил попытавшись улыбнуться, ответил Таринор. — А уж выпивка совсем дрянь…

Столица оживала рано. Лавочники спешили открыть лавки, откуда-то доносился стук кузнечных молотов, а справлявшие малую нужду на улице пьянчуги уже старались делать это украдкой. Утро наполняло горожан жизнью, только вот наёмнику казалось, что на него это не действует. Он бы многое отдал сейчас за миску наваристого айнтопфа и тёплую кровать. Да что там, Таринор был бы рад и краюхе хлеба, да лежаку. Впрочем, тем беднягам, что уже сидели вдоль улицы с протянутой рукой, повезло меньше.

Если бы какой-нибудь врач решил составить список всех увечий, которые только может вынести человек и остаться при этом в живых, он смело мог бы пройтись по улицам Энгатара во время войны. Кого здесь только не было: одноглазые с тканевыми повязками на голове; однорукие бедняги, с болтающимися или завязанными в узел рукавами рубах; одноногие или вовсе без ног, сидящие на земле или деревянных дощечках. Но Таринор повидал немало подобных калек и мог с уверенностью сказать, что у половины из них под повязками есть глаза, а совершенно целые руки и ноги спрятаны под мешковатой одеждой. Таких мошенников наёмник презирал всей душой.

Но вот на углу дома, где одна широкая улица пересекает другую, поуже, Таринор увидел небритого человека, сидящего на такой вот деревянной дощечке. Перед ним стояла глиняная миска, в которой поблескивали пара серебряных монет. Наёмник уже прошёл мимо, как вдруг услышал позади чудные звуки, похожие на птичьи трели.

Он обернулся и увидел, что звуки доносились из деревянной свирели, на которой играл человек на дощечке. Кто-то проходил мимо, кто-то останавливался и опускал в миску серебряную монетку, а тот всё сидел и извлекал чудесные звуки из простой свирели, какие обычно носят с собой скучающие пастухи. Наёмник заворожённо наблюдал, как пальцы уличного музыканта прыгают по дереву, заставляя всех вокруг восхищённо вздыхать. Одна женщина даже утёрла слезу, проходя мимо, а сухой старик в дорогой одежде и грустными глазами, тяжело вздохнул и бросил в миску сразу три марена. Увидев это, некоторые последовали его примеру, а некоторые клали рядом куски хлеба или овощи. Даже если ноги этого человека, целые и невредимые, спрятаны под тряпками, своё подаяние он заслужил.

Эта незамысловатая мелодия уносила Таринора куда-то далеко, пробуждая всё светлое, что есть в душе. Он закрыл глаза и мысленно оказался где-то посреди горного луга, где протекает кристально чистый ручей, прохладный и освежающий. И наёмник будто прямо сейчас лежал на мягком ковре зелёной травы, слышал журчание воды, а ласковые солнечные лучи согревали его усталое тело. И больше ничего не хотелось, кроме как просто лежать и наслаждаться спокойствием вдали от богов, королей, войн и нищеты…

Но вот мелодия прервалась, послышался треск, кто-то вскрикнул, по собравшимся прокатился гомон. Наёмник нехотя открыл глаза, вернувшись в людный шумный город, и изумился. Отчаянно вырывающегося музыканта пытались поднять под руки двое в серых балахонах, а у их ног валялась переломанная флейта. Шипастые булавы на поясах — так вот вы какие, Серые судьи.

— Я ничего не сделал! Просто играл музыку! — отчаянно кричал музыкант.

Пока его поднимали с земли, тряпьё, прикрывавшее ноги, слетело, и Таринор изумился: этот человек действительно лишён ног. Он бесполезно перебирал грязными культями, покрытыми шрамами, но был не в силах освободиться от хватки судей.

— Я ветеран войны! — чуть ли не плакал он. — Сражался за Одеринга! Потерял ноги под Лейдераном!

Эти слова прозвучали для Таринора как гром среди ясного неба. Он быстро подошёл и решительно схватил за руку одного из судей.

— Чем он вам насолил? Отпустите беднягу.

— Серые судьи Тормира очищают город от слабости, — нахмурился человек в сером сурово взглянул на наёмника. — Приказ короля. А тебе лучше бы убраться отсюда, пока зубы целы.

— Этот человек сражался за вашего короля! И лишился ног на поле битвы! Так теперь его величество награждает за верность? Отнимает у калеки последний кусок хлеба?

Серые судьи переглянулись и отпустили музыканта, отчего тот рухнул на дощечку под собой и застонал. Взамен они тут же схватили Таринора под руки.

— Спасибо, добрый господин! — голосил музыкант. — Я буду молить богов за ваше здравие!

— Это будет совсем не лишним, — отозвался наёмник. — И что вы теперь со мной делать собираетесь? Переломаете все кости?

— Он похож на бродягу, — обратился один из судей к другому. — Но руки и ноги целы, а велено хватить только калек. Что магистр Эрниваль говорил насчёт бродяг?

— Кто, кто, кто? — прищурился Таринор. — Эрниваль? Такой молодой, светловолосый… Сын епископа… Как же его звали… Точно, Велерен!

Судьи удивлённо переглянулись.

— Ты с ним знаком? — недоверчиво спросил один из них.

— Ещё как. Я ему жизнью обязан. Буду очень признателен, если к нему отведёте. Вы ведь всё равно не знаете, что делать с бродягами, вот заодно и спросите у своего магистра.

Зеваки, собравшиеся вокруг, испуганно глядели на происходящее, но никто не посмел вмешаться, ни когда схватили музыканта, ни когда схвачен был уже наёмник. Неужто этот орден так запугал горожан? Пока Таринора вели по улицам, он ловил на себе всё те же взгляды, в которых страх был смешан с сочувствием. И всюду, то тут, то там, мелькали люди в серых капюшонах с булавами наперевес. Быть может, его дела вовсе не так хороши, как казалось поначалу?

Глава 8

Таринора провели через полгорода, и даже городская стража уступала при встрече дорогу этому «конвою». Очевидно, Серые судьи чувствовали себя не то, что в полной безопасности, а прямо уж как у самого Сильмарета за пазухой. Наёмника всегда забавляла подобная уверенность орденов в собственной непогрешимости и неуязвимости перед бедами, терзающими простых людей. Стоило ему об этом подумать, как он тут же вспоминал случай времён службы в наёмничьем отряде «Чёрные вдоводелы».

Затесался как-то к ним один орденский рыцарь, совершивший нечто противоречащее его собственному кодексу чести, а потому подавшийся в наёмники искать славной гибели. На вопрос, отчего бы ему не отправиться на север и не пасть от рук полудиких племён, он всегда многозначительно отмалчивался. Этот тип провёл с ними несколько месяцев и успел за это время основательно всем надоесть своими высокопарными речами о том, что «владыка Сильмарет явился ему во сне и обещал ему славную гибель», и что неплохо бы отряду уверовать во что-то кроме золота и серебра. Остальные, включая Таринора, поначалу находили его разговоры забавными, к тому же храбрости рыцарю было не занимать, но со временем, стоило ему открыть рот, в голову наёмников уже закрадывались нехорошие мысли.

В итоге гибель он нашёл, вот только славной её было никак не назвать. Уверенный в том, что он падёт в бою под звон клинков и победные кличи, рыцарь совсем не следил за тем, что суёт в рот. Результатом такого безрассудства оказалась бесславная смерть. Его слабило три дня,