Освобождение - Патрик Несс

– Извини.

– Прощаю. У тебя был на редкость хреновый день, и он даже не думает заканчиваться, – сказал Линус. – Слушай, все с тобой нормально. Ты ничем не хуже других. Настолько не хуже, что я целыми днями представляю, как ты, большой, небритый и голый, будешь тратить горячую воду в моем душе, пока родаки уехали играть в софтбол.

Адам едва заметно улыбнулся и влажно поцеловал Линуса в губы.

– Настолько не хуже, что я сам не заметил, как влюбился.

Кончиком языка Адам слизал кофейный аромат с губ Линуса – от него всегда чуть-чуть пахло кофе – и сказал:

– Я тоже.

Девушка, которую они нашли, явно находится под действием какого-то наркотика. Глаза ее открыты, она дышит, но не видит ни фавна, ни Королевы. Они вместе подходят к ее дивану.

– Ты Сара, – говорит Королева, констатируя факт.

Девушка слышит эти слова – какой-то частью своего сознания – и медленно переводит взгляд на Королеву. Но что она видит?

Королева повела фавна за собой – прямой дорогой, не обращая никакого внимания на преграды и неровности ландшафта. Они шли сквозь дома и дороги, обходя препятствия лишь в том случае, если проходить их насквозь было слишком долго. И все средь бела дня, когда эти создания в большинстве своем праздно бодрствуют. Сколько воспоминаний придется стереть… Фавн начал впадать в отчаяние. Какая разница, кто там что видел? Если не спасти Королеву, всем придет конец.

Они подошли к дому. Этому дому. От него так разит болезнью, что фавн с трудом заставляет себя войти.

– Ты Сара, – повторяет Королева. Она опускается на колени подле девушки, берет ее за руку…

И вдруг, нежданно-негаданно, фавн замечает проблеск надежды.

Ее едва не сшибает с ног волной невыразимой любви к девушке – Саре. К этому человеку, к этому другу, к этому дому…

Она все поняла, увидев мать и то место, где большую часть времени она либо молчала, либо кричала, где мамины дружки на протяжении многих лет ее домогались (и где мать жестоко ее избила, когда впервые узнала об этом, избила и назвала ее вруньей). Пугающие образы теперь ясно встают перед глазами. Она провела там всю свою жизнь, и оттого ей до сих пор казалось, что это был ее дом.

Пришлось умереть, чтобы увидеть истину. То был не дом, а пасть хищника.

Совсем не то здесь, рядом с девушкой по имени Сара… Даже снаружи, даже из-за стены болезни и слепоты она увидела…

Вот, вот где ее настоящий дом. Здесь она находила любовь и в трудные минуты – укрытие. Как же она раньше не поняла? Возможно, тогда бы ей удалось спасти подругу… И себя.

Королева берет Сару за руку.

Сара приходит в сознание. И видит Королеву.

Линус Бертулис – литовское имя (хотя Бертулисы поселились в Штатах гораздо раньше, чем Терны). Линус Бертулис был лучшим учеником на потоке: он давно обогнал сверстников и потому изучал половину школьных предметов на курсах, организованных местным университетом. Линус Бертулис, парень, которого Адам до боли хотел полюбить.

Линус был симпатичный, факт. И настоящий ботаник – по меткому замечанию Рене и Карен. Но это (равно как и большой нос, и заметный живот) никому еще не мешало быть симпатичным. Он носил очки в черной оправе, а его густые каштановые волосы уже начинали красиво редеть. Одевался Линус немного старомодно и формально, не гнушаясь даже галстуков-бабочек.

Адам никогда бы не смог познакомить Линуса с родителями. Тот был слишком воспитанный, улыбчивый, ласковый – словом, сразу вызывал соответствующие подозрения. Мама с папой немедленно отправили бы Адама с миссионерской поездкой в какой-нибудь Туркменистан – лишь бы выслать сыночка из города до самого выпускного.

Линус смотрел те же фильмы ужасов, что Адам и Анджела, читал исключительно толстенные романы в стиле фэнтези с сексапильными эльфами на обложках, умудряясь при этом всерьез заниматься бальными танцами. Его партнершей была итальянка по имени Марта, и они не раз получали первые места на соревнованиях. А значит, под винтажными блейзерами и строгими брюками скрывался совершенно обалденный зад. Просто обалденный. Адам часто им любовался – руки сами тянулись к этому совершенству.

Вот как сейчас.

– Я думал, мы сначала поедим, – сказал Линус, падая на кровать.

– Я только что ел пулькоги. А у тебя обалденный зад.

– У бальников всегда крепкие мышцы – иначе не бывает.

– У тебя мускулатура лучше моей. Намного!

– Ага, это всегда удивляет ребят на физре. Зато ты можешь запросто пробежать шестнадцать миль без передышки.

– Угу. В результате у меня накачанные бедра и полное отсутствие зада.

– Зато ты мог бы оторвать мне руку этими бедрами. При желании.

– Надо добавить такой пункт в конкурсную программу для бальников. Захват бедрами.

– Я не понимаю, к чему ты это сказал, – с улыбкой проговорил Линус.

Кстати, первый шаг сделал именно он, чем ужасно удивил Адама. То есть они, конечно, немного знали друг друга (как и все жители Фрома), но тусовались в разных компаниях, если Анджелу вообще можно было назвать «компанией». Вопреки сложившемуся стереотипу Линус посещал шахматный кружок, а не театральный, а вот закадычных подружек у него действительно было завались, как и полагается гею. Имя «Линус» казалось необычным только людям за сорок, сверстники же воспринимали его как данность. С одной стороны, в мире Брианн и Джейденов иначе и быть не могло, а с другой – Линус просто умел носить свое имя.

Ему даже не пришлось никому признаваться в своей гомосексуальности. В десятом классе он благодаря редкостному обаянию и находчивости раздобыл билет на выпускной бал и пригласил туда парня (пусть из другой школы, но все же – парня). И представьте себе: никто во всей школе даже глазом не моргнул! За исключением благочестивой директорской секретарши, которая настрочила возмущенную записку родителям Линуса. Те в ответ подробно расписали, на каких основаниях готовы подать на школу в суд, если эта возмутительная дискриминация не прекратится.

То был целый мир, мир пьянящих возможностей, до которых Адам не смог бы дотянуться при всем желании. Они манили его сквозь полупрозрачный занавес. Они были так отчаянно близко и в то же время невыразимо далеко… Потому что тот выпускной бал произвел пусть маленький, но самый настоящий фурор среди проповедников-евангеликанцев Фрома, которых в городе было немало. Однако именно Здоровяк Брайан Терн – поглядывая, как водится, на толпы прихожан у дверей «Ковчега жизни», – увидел в этом хороший шанс попиарить свою церковь и открыто заявил о своей позиции. Добрых полтора часа длилась его проповедь, адресованная исключительно Адаму, хотя никто во всей церкви, включая самого проповедника, никогда бы в этом не признался. «Будь это мой ребенок, я бы сел у дверей школы, опоясавшись вретищем и обложив себя навозом». Серьезно, так и сказал. Наверное, Адам мог бы подумать о чем-то другом, но ему пришло в голову вот что: дабы устроить одиночный пикет под дверями школы, его отец сперва должен разрешить ему пойти на выпускной с парнем. И все же по дороге домой в машине стояла гнетущая тишина.