Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Но упрямое намерение позаботиться о дальнейшей судьбе Марка врезалось в его память визгом тонкой пилы, писком залетевшего в спальню насекомого, промеряя протяженность реального времени, которого, несмотря ни на что, прошло уже слишком много.

Варий взглянул на Марка, виновато сгорбившись в дверях, наконец резко сказал: «Ты сейчас же должен отсюда убраться, понимаешь?» — и Марк кивнул, словно ожидал, что Варий скажет что-нибудь вроде этого, хотя слова невнятным шумом пронеслись мимо, как и все остальное.

Варий прошел вперед и почувствовал, что между вдохом и выдохом существуют упорядоченные промежутки покоя, когда кажется, что ничего не случилось и ничего не надо делать; но каждый новый глоток воздуха напоминал ему опрятный запах кожи Гемеллы и ложился на сознание новым слоем режущего бремени. Сзади, в нескольких шагах Марк, как робот, следовал за ним. Они поднялись по лестнице, вошли в гостевую комнату, где поселились Варий с Гемеллой, и Варий медленно опустил тело жены на кровать. Сделав это и выпрямившись, освободившись от ноши, он яснее увидел, насколько она неподвижна и что произошло с ее лицом. Тут он впервые обнаружил, что слезы стоят у него в глазах, мягко, удивленно сморгнул, а затем ошеломленно почувствовал, как сухие рыдания сотрясают его тело с неотвратимостью астматического приступа, он буквально задыхался, и ему пришлось, поспешно выйдя из спальни, пройти в маленькую ванную, где его вырвало. На какой-то миг Варий с тупым изумлением уставился на забрызганную мраморную раковину, затем вышел.

— Варий, — прошептал Марк, дрожа от чувства вины и ужаса. — Это я виноват, прости. — Он подошел к Варию, который снова стоял у постели, и неловко, неуверенно накрыл его руку своей рукой.

Варий непроизвольно отшатнулся.

— Скорей отсюда, пойдем скорее, — бессвязно произнес он. Потом на мгновение замолчал и осторожно повернул голову Гемеллы на подушке, так, что ее рассыпавшиеся каштановые волосы скрыли искаженные черты и посиневшие губы. Затем поспешно вытолкал Марка из комнаты. Они уставились друг на друга.

— Что теперь говорить, — произнес Варий несколько более внятно. Он тихо прикрыл за собой дверь и встал перед ней, как часовой, словно думая, что Марк может внезапно броситься в комнату, где лежит Гемелла.

— Если бы я их выбросил… если бы даже съел, — и на какой-то момент Марк почувствовал себя таким пристыженным, что и вправду пожалел, что не сделал этого.

Варий сердито нахмурился.

— Заткнись, — резко сказал он. — Думаешь, мне приятно это слышать. Твоей вины тут нет. Хочешь притвориться виноватым? Считаешь, что это поможет?

Он тряс Марка за плечи. Эти незначительные насильственные действия приносили ему некоторое облегчение, как тогда, когда он выбил дальнодиктор из рук Марка. Ему надо было совладать с собой. Варий вытер взмокшее лицо и продолжал, напирая на каждое слово:

— Слышал, что я сказал? Нельзя терять ни минуты. Надо их опередить. Пойми, когда они будут уверены и… ты не должен допустить ошибки. — Но говорить с Марком было все равно что пытаться преодолеть крутые речные пороги. Варий сел, прислонившись к двери и беспомощно сказал: — Я не могу сосредоточиться… нам надо думать, что делать дальше, а я не могу сосредоточиться.

Марк сбежал по лестнице и через весь дом промчался на кухню, где после ужина на стойке оставалось еще полкувшина вина. Трясущимися руками он налил полный стакан. Правда, половину он все же расплескал, поднимаясь обратно; теперь мысли его занимало то, что Варий сказал об отъезде и что его, Марка, лицо всего две недели назад показывали на весь мир по дальновизору. Несмотря на то что яд чудом миновал его, мысль, что бегство невозможно, успокаивала, и, хотя он не знал, чем может помочь Варию, Марку не хотелось бросать его одного. Он отнес вино наверх Варию, который бросил взгляд на него, на стакан и с клинической точностью отметил, что Марк очень молод, очень подавлен, и напомнил себе, что совсем недавно он потерял родителей. Варий почувствовал к нему смутную жалость. Взяв стакан, он сказал со слабой иронией: «Спасибо», — не ощущая вкуса, сделал несколько глотков, поставил стакан и тут же забыл о нем.

— Слуги проснулись? — спросил он наконец.

— По-моему, нет, — ответил Марк.

— Хорошо, — сказал Варий. — Пойди приготовься.

— Я не могу, Варий, — мягко произнес Марк.

— Тогда они убьют тебя, — безжизненно откликнулся Варий.

— Нет, но… как я могу спрятаться где-то, когда каждому известно, как я выгляжу?

— Да, — согласился Варий, — придется тебе изменить внешность.

— Но послушай. Даже если я сделаю это, мне все равно некуда идти.

— Нет, есть одно место. Вряд ли о нем кто-нибудь знает. Может, там будет и лучше, но место это потаенное… пока больше ничего не могу придумать. Это в Пиренеях.

Марк молча покачал головой.

— Туда уходят рабы, — продолжал Варий. — Если им удается бежать и найти дорогу.

— Что? — с недоверчивым изумлением сказал Марк. — Что… как Спартак?

Варий снова прислонил голову к двери. Глаза его были закрыты.

— Это никакая не армия, просто место, где можно спрятаться. По-моему, некоторые из них осваивают мандаринский или нихонский язык, и Делир посылает их за пределы Империи — учителями латыни, а может… не знаю. Никогда там не был.

— Делир? — переспросил Марк. Название звучало чуждо и экзотично, не по-римски.

— По-моему, он перс. Обычно он… — Варий замолчал. Он знал, что Делир купец, и по заголовкам даже помнил обстоятельства, при которых тот пустился в бега. Он почувствовал нечто вроде укора, обращенного самому себе, укора в том, что все еще помнит эти мелочи после того, что случилось; он хотел знать только голую суть, факты. Нетерпение высвободило в нем ложную, лихорадочную энергию, которая начала скапливаться, но которой не могло хватить надолго. Марк заметил это. Варий торопливо и скороговоркой пробормотал: — Так или иначе он хозяин этого места. Твои родители давали ему деньги, отец однажды ездил туда. Поэтому, думаю, он тебе поможет. Думаю, они пытаются помочь каждому. Послушай. Не время сейчас толковать о нем. Тебе решать, едешь ты или нет.

— Если смогу там продержаться, то да, — ответил Марк, потому лишь, что, по-прежнему чувствуя себя слабым и виноватым, в конце концов готов был согласиться на все, чего хочет Варий.

Вернувшись к себе в спальню, Марк откинул крышку сундука, где были сложены его вещи, и тут же понял, что это бессмысленно. Его одежду выбрасывали почти новой, стоило ей лишь чуть-чуть обмахриться или полинять. Ему же нужно было что-нибудь старое и дешевое, и, глядя на вещи, которые он носил, Марк впервые понял, какой хорошей, какой очевидно дорогой была его одежда. Сейчас на нем была узкая, обшитая шерстью туника и хлопчатобумажные брюки — все угольно-черное и серое из-за траура; конечно, в этом ехать было нельзя, хоть покроя они были и нехитрого и, кроме цвета, казались ему самыми обычными, но только казались, теперь он это понял; слишком уж хорошо они на нем сидели, а ткань матово отливала, он никогда не мог запомнить, как это называется; один только тонкий черный кожаный ремешок, которым была подпоясана его туника, стоил столько, что на эти деньги можно было купить целый костюм из синтетики. Но Марк не знал цены вещам. Ощутив острый укол беспомощности, он решил раз и навсегда отступиться и больше не думать об одежде. Мельком посмотрев на себя в зеркало, он потер руками свое знаменитое лицо. Потом долго простоял неподвижно, не в силах сообразить, где могут лежать ножницы.