Полигон - Сергей Кузнецов

Попробовал приподняться. Тело болело, шея и спина затекли, кололо в боку, но, кажется, ничего не сломано... Что же меня спасло? У меня было три варианта: сломать шею при падении машины, сгореть в ней, или сгореть после того, как сломал шею. Все три варианта одинаково оптимистичные. Но ничего подобного не произошло. Пациент попал под лошадь – лошадь отделалась легким испугом... Что ж, если шутим – значит, живы.

Ни часов на руке, ни оружия (даже в наплечной кобуре), ни рюкзака рядом нет; кроссовки, правда, не тронули. Справа, метрах в десяти – огромная куча тряпья, шевелится и стонет. Так, понятно... Меня зачем-то притащили под мост Серебрянки и оставили в компании бомжей.

Не с первого раза поднявшись и держась за покатую стену моста, я двинулся к куче.

Какая вонь!.. Я осторожно пнул кучу ногой:

– Эй, дружок!

– М-м! – сказала куча и сделала движение, будто отбивалась.

– Нет уж, ты вылезай! – Я пнул снова.

– А ты водки принес?! – хрипло гаркнули оттуда.

– Да какая водка, – вдруг послышался другой голос, похожий на женский, – это оклемался тот придурок в камуфляже...

Да их там двое! Я пнул сильнее.

– Эй, босота! Буду метелить вас до тех пор, пока не вернете мой рюкзак и оружие!

– Лесик, он по мне ударил... – не вполне связно сказал голос, похожий на женский.

Из кучи вонючего тряпья появилось лицо, на котором сверкали одни глаза, остальное было в бороде и грязи.

– Ну что ты привязался?! – возмущенно сказало лицо. – Оклемался – и вали, не мешай добрым людям вкушать ночные сновидения...

– Так ты интеллигент! – сказал я. – Вот что, интеллигент из помойки! Вылезай, поговорим, иначе вкушать сновидения будешь на дне Серебрянки!

– Иди, Лесик, он злой, – сказала женщина.

– Дама права, – подтвердил я. – Злой и жестокий. Выходи, Лесик.

Десять минут спустя мы стояли у бордюра на приличном расстоянии друг от друга и глядели на воду. Дождь все шел. По воде метались блики фонарей.

Лесик был невысоким крепким мужичком, мне почему-то сразу захотелось назвать его Нафаней, наверное, за его схожесть с мультяшным персонажем. Одет в потерявшие естественный синий цвет джинсы, древние рваные «казаки» и нелепую, бывшую бежевой, куртку неопределенного фасона. Ему могло быть как сорок лет, так и шестьдесят; думаю, он сам уже не помнил, сколько точно. Он безропотно вернул мне автомат, наплечную кобуру с «макаровым» и рюкзак, в котором остались медикаменты и две гранаты (еще один феномен – почему они не сдетонировали в машине?!) – все продукты они подчистили. «А часы?» – спросил я. Лесик с тоской плюскнул губами: вас притащили сюда уже без часов, честное благородное, это не он. Часы было жаль. Настоящие SEIKO, пусть даже они и не шли, но была надежда их починить.

– Как, ты говоришь, зовут тебя? – спросил я.

– Лесик.

– А по-нормальному?

– Леонид.

– Замечательно... Слушай, Леонид, как мне найти одного паренька, может, ты слышал краем уха... Имя у него странное – Человек Равновесия.

Он не удивился, не рассмеялся, не стал уточнять и не назвал меня двинутым. Он спросил – но опять же совсем не то, что я ожидал услышать:

– А тебе зачем?

– Поговорить.

Лесик повернул голову:

– Пожрать не хочешь? – не дожидаясь ответа, он пошел в глубь убежища, поближе к покатой спине моста, завозился у небольшого костровища. – Банка тушенки есть, – громко сказал он оттуда, – и голубцы... Водку, правда, допили еще вечером, не взыщи. Но хлеб остался. Сейчас разогрею.

Завозилась и села в тряпье женщина: грязная, всклокоченная, с заплывшим глазом, одетая в нечто похожее на видавший виды, сильно рваный кожаный плащ.

– Жрать будете?

– Хочешь жрать – иди готовь, – сказал Леонид, у которого к тому времени уютно потрескивал маленький костерок. – Нам с человеком кое-что обсудить нужно.

– Ничего не рассказывай бесплатно, только за деньги. – Она резво вскочила и подошла к костерку. – Информация нынче – ого-го...

– Молчи, дура, – беззлобно сказал Леонид, – погрей голубцы и тушенку.

И он вернулся ко мне.

– Как найти того, о ком ты спрашиваешь, знает только один человек. Харик.

– Это что, – удивился я, – имя?

– Да.

– У него... э-э... что-то с лицом?

– Почему? – искренне удивился Леонид.

– Ну... Харик... Это ведь производное от слова «харя»... Или нет?

Леонид каркающе расхохотался.

– Ты слышала, мать?! Уморил! Молодец... Харик – это Харон. Слыхал про такого?

У меня по спине пробежал холодок.

– Если не ошибаюсь, был такой лодочник в царстве Аида у древних греков, в их мифах. О нем речь?

– «Суровый старый Харон, перевозчик душ умерших, не повезет через мрачные воды Ахеронта ни одну душу обратно, туда, где светит ярко солнце жизни», – процитировал Леонид негромко. Я подумал, что он сделал это идеально по какому-нибудь античному тексту[4].

– Ну хорошо, – сказал я, – пусть Харон или Харик... Начнем с него. Как мне его разыскать?

– А вот эта информация, – сказал Леонид и хихикнул, – действительно стоит денег.

– Жрать идите! – позвала женщина. – У меня все готово.

Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать – отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того – воем, я просыпался.

Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! – ворчал на нее Лесик. – У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того... Нюхнуть или кольнуться... Истомился ты весь, на живого не похож... Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать...» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль... Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.