Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис

Однако, сидя в темноте и глядя на мамин профиль, освещенный мерцающей свечой, я почувствовала, как во мне шевельнулось сожаление. Я была ничуть не лучше своего отца, из любви к матери и желания защитить ее я позволила гневу взять над собою верх. Когда отец поднял руку, угрожая ей, — хотя я не верю, что он на самом деле ударил бы маму, — я первая ударила его, и не один раз, а несколько. А ведь знала, что такой поступок разобьет маме сердце. Я была плохой дочерью. Одной из худших, ибо отличалась мстительностью и не прощала тех, кто причинял вред моим родным. Когда мне было десять лет, у нас появилась новая служанка, Иванджелия, дородная женщина с черными волосками на подбородке и широким красным лицом. Впервые увидев один из маминых приступов, она заявила — совсем как священник в соборе, — что моя мама одержима дьяволом и нуждается в молитве.

Одно это заявление пробудило во мне не ненависть, а всего лишь неприязнь: как я уже говорила, я все еще не могла решить, где тут истина, зато знала, что такие утверждения смущали и ранили маму. Но Иванджелия никак не могла успокоиться. Стоило ей оказаться в одной комнате с мамой, она тут же начинала креститься и по-особому складывала пальцы, чтобы избежать сглаза. Она начала носить амулет в кисете, висевшем на шее, и, наконец, сделала непростительное: второй амулет повесила на двери маминой комнаты. Он должен был не позволить маме выйти оттуда за порог. Когда другие слуги рассказали маме о назначении этой вещицы, она расплакалась. Но мама была слишком добра и стеснялась что-то сказать Иванджелии.

Тогда я взяла дело в свои руки. Я не могла позволить, чтобы кто-то заставлял плакать мою маму. Тайком пробравшись в материнскую спальню, я взяла лучшее кольцо: огромный рубин в тонкой золотой оправе, свадебный подарок отца.

Спрятав кольцо среди вещей Иванджелии, я принялась ждать. Далее случилось неизбежное: кольцо нашли, к всеобщему ужасу — особенно к ужасу Иванджелии. Отец сразу ее уволил.

Поначалу я чувствовала удовлетворение: справедливость восторжествовала, маме больше не придется плакать от стыда. Но прошло несколько дней, и во мне заговорила совесть. Почти все в городе узнали о мнимом проступке Иванджелии, а она была вдова, с маленькой дочкой. И теперь ни одна семья не брала ее к себе на работу. На что ей было жить?

Я призналась в своем грехе священнику и Господу, но легче мне не стало. Наконец я отправилась к матери и, рыдая, рассказала ей правду. Мама говорила со мной очень строго, с ходу заявив то, что я уже знала, — я сломала этой женщине жизнь. К моей огромной радости, отцу она не стала говорить всего, упомянула лишь, что произошла ужасная ошибка, и умолила его разыскать Иванджелию и вернуть ее в дом, чтобы имя ее больше не считалось запятнанным.

Но все усилия отца ни к чему не привели. Иванджелия успела покинуть Флоренцию, не сумев найти другую работу.

С той поры меня не покидало чувство вины. В ту ночь, сидя возле спящей мамы, я припомнила все злобные выплески своего детства, каждый мстительный поступок. Их было много, и я просила Господа, того самого Господа, который любил мою маму и не желал, чтобы у нее повторялись приступы, избавить меня от моего ужасного характера. Глаза у меня налились слезами. Я знала, что каждый раз, когда мы с отцом устраиваем стычки, мы приносим маме еще большее страдание.

Когда первая слезинка потекла по моей щеке, мама зашевелилась во сне и пробормотала что-то неразборчивое. Я легко коснулась ее руки.

— Успокойся. Я рядом.

Не успела я произнести эти слова, как дверь тихо открылась. Я подняла глаза и увидела Дзалумму с бокалом в руке. Она успела снять головной убор и заплести непослушные волосы в косу, но ореол неукротимых завитков все равно обрамлял ее бледное лицо.

— Я принесла лекарство, — тихо сказала она. — Когда синьора Лукреция очнется, оно позволит ей спокойно проспать до утра.

Я кивнула и попыталась незаметно вытереть мокрые щеки, надеясь, что Дзалумма ничего не заметит. Разумеется, она все увидела, хотя, когда ставила бокал на столик возле маминой кровати, повернулась ко мне спиной. Потом она обернулась и так же тихо произнесла:

— Ты не должна плакать.

— Но это моя вина. — Дзалумма вспыхнула.

— Нет, не твоя. И никогда не была твоей. — Она горестно вздохнула, глядя на спящую хозяйку. — Все, что говорил священник в соборе…

Я наклонилась вперед, ловя каждое слово. Мне очень хотелось услышать ее мнение.

— Так что?

— Это низость. Невежество. Понятно? Твоя мама самая искренняя христианка, каких я только знала. — Она помолчала. — Когда я была совсем маленькой…

— Когда ты жила в горах?

— Да, когда я жила в горах, у меня был брат. Даже больше чем брат. Мы с ним были двойняшки. — Она слегка улыбнулась, вспоминая прошлое. — Упрямец и озорник. Наша мама не знала с ним покоя. А я всегда ему помогала. — Улыбка исчезла бесследно. — Однажды он вскарабкался на очень высокое дерево. Сказал, что хочет добраться до неба. Я полезла за ним, но он забрался так высоко, что вскоре я испугалась и остановилась. Он пополз но ветке… — Голос ее слегка дрогнул, она помолчала немного, но потом продолжила уже спокойно: — Слишком далеко. И упал.

Я в ужасе выпрямилась на стуле.

— Он умер?

— Мы думали, он умрет. Брат разбил себе голову, было много крови. Когда ему стало лучше, и он начал ходить, мы пошли с ним поиграть. Отошли от дома совсем недалеко, и вдруг он упал и начал трястись, совсем как твоя мама. После он какое-то время не мог говорить и заснул. Потом ему стало лучше, но только до нового приступа.

— Совсем как мама. — Я помолчала. — А эти приступы… они когда-нибудь… он не…

— Ты хочешь спросить, не умер ли он от приступа? Нет. Я не знаю, что с ним стало, после того как нас разлучили. — Дзалумма внимательно посмотрела на меня, пытаясь решить, уловила ли я суть ее рассказа. — У брата никогда не было приступов до того, как он ушиб голову. Приступы начались после падения. Оно и было причиной болезни.

— Выходит… мама ударилась головой?

Дзалумма отвела взгляд — возможно, она мне рассказала об этом, только чтобы успокоить, — но кивнула.

— Думаю, да… Неужели Господь столкнул маленького мальчика с дерева в наказание за какие-то грехи? Или он оказался таким трусливым, что в него вселился дьявол и заставил прыгнуть вниз?

— Нет, конечно, нет.

— Есть люди, которые с тобой не согласятся. Но я знаю, какая душа у моего брата, и знаю, какая душа у твоей матери. И я уверена, что Бог никогда бы не поступил так жестоко сам и дьяволу бы не позволил поселиться в их душах.

В ту секунду, когда Дзалумма произнесла эти слова, мои сомнения рассеялись. Что бы там ни говорили Иванджелия или священник, моя мать не была одержима демонами. Она ежедневно посещала мессу в нашей личной часовне, все время молилась и в своей комнате устроила место поклонения Деве с цветком — лилией, символом возрождения и символом Флоренции. Она была щедра к беднякам и ни разу ни о ком не сказала дурного слова. Я считала ее такой же благочестивой, как любого святого. Это открытие принесло мне огромное облегчение.