Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Как-то раз на выходные Ида Канке пригласила гостей, на кофе, по случаю дня рождения. Я тихонько съежилась в уголке, однако мне было очень интересно. Пришли несколько мужчин, приятели Хуго, профессиональные уголовники. Вдобавок несколько подруг Иды, богомольные святоши-сектантки. “Общий знаменатель, – мысленно отметила я, – отщепенцы общества, маргинальные фигуры”. Они заводили допотопный граммофон с трубой и танцевали под допотопные же шлягеры, покачивая бедрами в манере начала века. Зрелище настолько нелепое, что я ущипнула себя за руку: “Это сон или явь?”

В общем, я начала задумываться о социальных вопросах. Ведь очутилась в обстоятельствах, которые мне и во сне никогда не снились. И поняла: эта жуткая квартира – совершенно нормальная вещь. Немало людей жили так же, как Ида Канке.

Я по обыкновению сидела на плетеном стуле, когда дверь вдруг открылась и послышались мужские шаги. “Грабитель!” – подумала я и перепугалась. Но это оказался болгарин, проживающий здесь же в доме. Ида Канке дала ему ключи от квартиры, так как он обещал ей подремонтировать кухню. Сейчас он сидел на больничном и явился с ведром краски, чтобы сделать Иде сюрприз.

Увидев меня, он тоже перепугался. Однако тотчас сказал на ломаном немецком:

– Такие хорошенькие женщины грабителями не бывают.

Он был очень обаятелен, и слово за слово мы разговорились. Когда под вечер вернулась Ида Канке, мы объявили ей о своей помолвке. Димитр Петров Чакалов – так его звали – заберет меня с собой в Болгарию. Надо лишь найти способ меня туда переправить.

Я влюбилась, даже очень. Парень был просто очаровашка: блестящая черная шевелюра, темные глаза, белоснежные зубы. Он часто пел болгарские народные песни, слегка сентиментально, но весьма приятным голосом. Я правда хотела с ним уехать. Ну а что втихомолку обдумывала план отправиться из Болгарии дальше через границу в Турцию и оттуда пешком пробраться в Палестину, я, конечно, никому не говорила.

Через две недели Ида Канке передала меня на Лихенер-штрассе, другой туалетной работнице, по фамилии Шульц. Десять марок за меня опять заплатил Шиндлер, сам вконец обнищавший. А я опять очутилась на почти идентичном плетеном стуле.

Шульц целый день была на работе, раз в неделю приносила из публичной библиотеки пачку тривиальных романов, читала и перечитывала одно и то же, да и мне что-нибудь подсовывала. Мы с ней почти не разговаривали. Ниже этажом проживала некая Лауэр, ее бывшая невестка, а ныне злейшая врагиня. Эта особа ни под каким видом не должна заподозрить, что я нахожусь в квартире Шульц. Огромная проблема.

Но в чем в чем, а в жизненном опыте госпоже Шульц никак не откажешь. И в один прекрасный день она сказала мне:

– Ну, вижу-вижу, в чем тут загвоздка. Ребятеночка ждете.

Что верно, то верно, и уже не скроешь. Которую неделю меня то и дело тошнило. А всю эту мерзость вроде бараньих ножек, принесенных госпожой Кох, я вообще видеть не могла. Знала я и от кого забеременела. С китайцем у меня давно ничего не было. С болгарином я познакомилась совсем недавно. Стало быть, остается Эрнст Вольф.

Помочь мне теперь мог только доктор Бенно Хеллер. Я много слышала про этого еврея-гинеколога. Все женщины, которые к нему обращались, просто боготворили его. Я тоже как-то раз пересеклась с ним, когда навещала Тони Киршштайн после операции в Еврейской больнице.

Бенно Хеллер тоже приходил ее проведать. Когда я вошла, он как раз собирался уходить. С преувеличенным старанием он надел дорогую велюровую шляпу и посмотрелся в зеркало над умывальником. Потом опять снял шляпу. Очевидно, просто хотел похвастать дорогущим головным убором. А я подумала: “Тщеславный шут!”

Женат Хеллер был на нееврейке. На первых порах этот брак спасал его от депортации. Он держал так называемую лекарскую практику на Браунауэр-штрассе[21] в районе Нойкёлльн.

Туда-то я и отправилась. Аборты были строго запрещены. Даже спросить его об этом невозможно, сначала надо завоевать его доверие. И я рассказала ему о нашей встрече у койки Тони Киршштайн, однако он начисто об этом забыл. Хотя и заметил:

– Такое выдумать, пожалуй, невозможно.

Тем не менее Бенно Хеллер остался недоверчив, ведь я могла оказаться доносчицей. По слухам, он еще до 1933-го отсидел за нелегальный аборт. Как еврей, да еще и левых взглядов, он находился в весьма щекотливом положении. Но и помочь хотел.

В конце концов он спросил меня о Шма, иудейском символе веры.

– Шма Исраэль, Адонай Элохэйну, Адонай эхад! Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один! – произнесла я.

– Чужак этого и впрямь не знает, – решил Хеллер. И объяснил, что даст мне средство, которое вызовет выкидыш, но мне придется выдержать все в одиночку. Чистка затем не потребуется: – У тебя будут схватки, и все выйдет наружу. Ты это выбросишь, и дело с концом. – Он обращался ко мне на “ты”, как ко всем своим пациенткам.

И я проделала весь долгий путь обратно, на Лихенерштрассе. Когда через несколько часов начались схватки, госпожа Шульц дала мне ключ от летнего домика знакомых в Нордэнде и подробно описала, как туда добраться.

Одна-одинешенька я поехала в дачный поселок. Отперла калитку на участок, нашла в саду старое ведро и села на него. Вдобавок ко всему уже случившемуся теперь еще и это. Но все закончилось довольно быстро.

Я не заметила, что в саду был кто-то еще. На участке обосновался одинокий старик. После первого испуга он отнесся ко мне вполне дружелюбно:

– Эх, малышка, я ведь вижу, что деется. Могу чем пособить?

Потом принес мне попить, а я попросила газету, чтобы завернуть содержимое ведра и унести прочь. С этим свертком я поехала к Хеллеру и спросила:

– Что мне теперь делать?

– Ты с ума сошла! Зачем притащила сюда? – испугался он. – Выбрось где-нибудь, где никто не найдет.

Мне помогла госпожа Кох. Я отдала ей газетный сверток, и она закопала его под сливой.

Моральных угрызений я не испытывала. Хотела жить, а иного пути не было. Но все же опечалилась. Это определенно был мальчик, единственный потомок семейства Вольф.

Кстати, мне в голову не пришло предложить Бенно Хеллеру деньги. А он не потребовал. Быстро осмотрел меня и объявил:

– Все в порядке. Ступай, живот будет в лучшем виде.

Митко – это уменьшительное от Димитр – знал об этой мерзкой истории и не видел в ней ничего особенного. По-прежнему планировал взять большой отпуск и поехать со мной на свою родину. Я по-прежнему была в восторге от этой идеи и даже уговорила госпожу Кох купить мне самоучитель болгарского. И спешно учила этот язык.

Вскоре я возобновила свои странствия по Берлину. Если не сидела целый день на плетеном стуле, то вместе с хозяйкой в шесть или в семь утра уходила из квартиры и целый день бродила по городу. Ведь надо же чем-то заняться. Поздно вечером я возвращалась, ноги гудели от усталости. Тогда я часто думала: если родину можно измерить шагами, то я измерила родину, обойдя весь Берлин.