Жена наверху - Рейчел Хокинс

– Мы с Лэндри обе окончили Университет Алабамы, – добавляет Анна-Грейс. – Поэтому «Катись, поток!»[10] и все такое.

– А я училась в Оберне, – подключается к разговору Эмили, возвращаясь из кухни с открытой бутылкой в руке. – Поэтому «Боевой орел!»[11].

Я принимаю ее предложение выпить еще вина, ощущая головокружение и поражаясь, с чего вдруг меня теперь должны интересовать студенческие футбольные команды.

– А ты где училась, Джейн? – спрашивает Анна-Грейс.

Она не так красива, как Кэмпбелл и Эмили, черты ее лица слишком резкие, а волосы слишком светлые для бледной кожи. Когда она скрещивает руки на груди, на запястье звенят браслеты, и мне приходится бороться с желанием заполучить один такой – не просто купить похожий, а именно украсть один из этих. Я подумываю солгать им. Сочинить историю о каком-нибудь малоизвестном колледже, о котором они никогда не слышали, но на данный момент я уже слишком много врала, и что-то во взгляде Анны-Грейс подсказывает, что она пойдет домой и поищет название колледжа в Интернете или придумает подругу, которая тоже туда ходила. Что-нибудь, лишь бы спутать мне карты.

Поэтому я говорю… Ладно, не правду, но нечто хотя бы более-менее близкое к ней.

– Я училась в муниципальном колледже, потом на онлайн-курсах. Я много работала, поэтому только так могла организовать свое учебное расписание.

– Да, Кэмпбелл и Эмили говорили мне, что ты выгуливала их собак?

Она произносит это с вопросительной интонацией, но слова звучат как утверждение. Я улыбаюсь.

– Да, так и было.

– И именно так ты познакомилась с Эдди?

– Угу. – Я беру еще одну сырную палочку, хотя и не хочу ее есть. Крошки оставили жирные темные пятна на новых бежевых легинсах, а еще тот, кто делал палочки, добавил в них слишком много кайенского перца. От него у меня щиплет в носу, а глаза почти слезятся.

– Боже, если бы я знала, что, выгуливая собак, можно познакомиться с сексуальным богатым вдовцом, то не стала бы тратить время на эти дурацкие приложения для знакомств, – признается Лэндри. Теперь я вспоминаю, что слышала ее имя и раньше, когда несколько месяцев назад Эмили и Кэмпбелл сплетничали о том, что ее муж-врач закрутил роман с представительницей фармацевтической компании.

– Наверное, мне просто повезло, – говорю я, заставляя себя улыбнуться.

У меня не получается притвориться смущенной, как с другими, – может, это из-за того, как Лэндри смотрит на меня, а может, просто потому, что я устала притворяться. Я же здесь, не так ли? Разве этого недостаточно?

– А где ты жила до Бирмингема? – спрашивает Лэндри, слегка приподнимаясь и взбивая диванную подушку, на которую опирается.

К таким вопросам я готова и решаю, что нужно отвечать как можно более туманно.

– О боже, где я только не жила! – Я пожимаю плечами. – Моя семья постоянно переезжала.

На самом деле это я переезжала, кочуя по разным семьям: пожила у одних дальних родственников, затем у других. Потом пошли приемные семьи. Затем последний дом, в Фениксе. От воспоминаний вино становится кислым на языке, желудок внезапно скручивает, и я ставлю свой бокал обратно на поднос, едва не зацепив им губу и не разлив «Пино Гриджио» повсюду.

– Но теперь очевидно, что я никогда раньше не жила на Юге, – продолжаю я, ухмыляясь и пытаясь скрыть неловкость момента. – Иначе знала бы разницу между «Катись, поток!» и «Боевой орел!».

Как и следовало ожидать, все смеются, а я надеюсь, что теперь мы вернемся к разговору о цветах, или флагах, или любой другой интересной им ерунде. Я потрачу еще тысячу долларов на гребаную декоративную подсветку для газона, если мы перестанем говорить обо мне.

– Но я очень надеюсь, что ты планируешь остаться на Юге, – говорит Лэндри теперь уже совсем приторным голоском. – Раз уж вы с Эдди…

Она прерывается и делает взмах рукой. В ее словах не чувствуется подвоха, ее взгляд далеко не такой пытливый, как у Анны-Грейс, но я ощущаю, как вопрос повис в воздухе.

– Я не понимаю, почему он просто не сделает решительный шаг и не возьмет тебя в жены, девчуля, – заканчивает мысль Кэмпбелл.

– Серьезно, – подключается Эмили, кивая и подливая себе вина, – если он хочет, чтобы ты жила с ним, самое меньшее, что он может сделать, – это надеть кольцо на твой палец.

– Калеб хотел, чтобы мы жили вместе до свадьбы, – заявляет Анна-Грейс, качая головой так, что собранные в конский хвост волосы скользят по спине. – А я ему: «Ну уж нет!». Если мужчина хочет, чтобы женщина выполняла обязанности жены, он должен сделать ее женой.

Остальные хмыкают в знак согласия, а я обвожу взглядом этих дам, которые выпивают в середине дня в четверг и, похоже, уверены, что выйти замуж – главное достижение женщины. И тут до меня наконец-то доходит.

Я могу вступать во все комитеты, носить только правильную одежду, разбираться в дурацком футболе, говорить то, что от меня хотят услышать, и все равно это не будет иметь никакого значения.

Я никогда не стану одной из них, пока Эдди не сделает мне предложение.

– 14 —

Всю следующую неделю я изо всех сил стараюсь не думать ни об Эмили, ни о Кэмпбелл, ни о прочих, пытаюсь не желать больше, чем имею. В конце концов, то, что у меня уже есть, похоже на выигрыш в долбаной лотерее, а я на собственном горьком опыте убедилась, что жадность до добра не доводит.

Но их взгляды, вопросы, завуалированные оскорбления сидят у меня под кожей и зудят там.

И дело не только в дамочках Торнфилд-Эстейтс – мне не дают покоя мысли о Джоне и о том, кто звонил ему и задавал вопросы. Осталось ощущение, что в тот день на парковке у строительного магазина Джон добился своего – он в чем-то взял власть надо мной, наблюдал, как меня охватывают страх и тревога, да еще в итоге просто так получил двести баксов. Конечно, для него этого было достаточно. И, как бы странно это ни звучало, я доверяю Джону. Ладно, доверие – неподходящее слово. Скорее я его знаю. Знаю таких людей, как он. Как все мы, те, кто так и остались приемными детьми, кто встречался мне в детских домах или приютах. Джон может преследовать меня и, возможно, даже позвонит в один прекрасный день и станет намекать на что-то, но он не будет сдавать меня копам.