Испекли мы каравай - Наталья Нестерова

Белый дым со всполохами серого широким столбом поднимался к небу. Они бежали по только что расчищенной трактором дороге, дым становился все темнее, в нем показались языки пламени. Татьяна и Федор Федорович отстали, Борис прибежал первым и растерянно застыл, не зная, что делать.

Старый пятистенок из бревен соединялся переходом с какой-то постройкой. Горел переход, и уже занялась постройка, которая была коровником. Из его открытой двери валил дым. Тревожно мычала корова, и слышался женский крик, прерываемый кашлем:

— Иди, окаянная, вот горе! Зорька! Пошла! Федька! Где ты, старый черт?

О том, как надо тушить пожар, Борис знал теоретически. Заливать огонь водой, пеной, засыпать песком. Он схватил широкую лопату для расчистки дорожек, стал кидать ею снег на огонь.

— Брось! — закричал прибежавший Федор Федорович. — Руби крыльцо, отсекай, чтобы на дом не перекинулось. Петровна, ексель-моксель, тащи ему топор, багор, — скомандовал он и, закрыв лицо локтем, бросился в коровник.

Борис вслед за Татьяной побежал к сараю. Дверь его была заперта на навесной замок. Борис ногой вышиб дверь. Пока они нашли в темноте нужные инструменты, огонь уже полностью захватил крышу коровника и подобрался к дому. Рухнула внутрь стена коровника, и тут же с истошным мычанием из него выскочила корова. Она засеменила к калитке, раскачиваясь и припадая на все четыре ноги из-за непомерно огромного живота.

— Федорович! Анна Тимофеевна! — закричала Татьяна. — Где вы?

Ответом ей был надсадный кашель из горящего коровника.

Борис подскочил к дому. Занялся только угол крыльца. Дом можно было спасти. Он размахнулся топором и ударил по той части, где крыльцо примыкало к дому.

Он крушил дерево с остервенением дебошира. Ветра не было, и дым почти не мешал ему. Физической усталости он тоже не чувствовал — только страстное желание спасти чужое жилье.

Краем глаза Борис увидел, что Федор Федорович за плечи вытащил из сарая женщину. И буквально через секунду крыша коровника обвалилась. Дымная волна обдала Бориса, он закашлялся, отскочил в сторону. Посмотрел на свою работу, прикидывая, где нужно рубить дальше.

Появились новые лица, две бабки: одна маленькая круглая, как шарик, другая повыше, со странно перекошенными в одну сторону лицом и телом. Кругленькая бросилась помогать Татьяне оттаскивать тлеющее дерево, кривая бухнулась на колени рядом с Федором Федоровичем, который хлопотал у лежащей на земле жены.

— Нюрочка, что ты? Ушибло тебя? — причитал он. — Ексель-моксель! Хрен с ней, с этой коровой! Зачем же ты?..

Анна Тимофеевна тяжело дышала, с трудом проговорила, отталкивая мужа:

— Иди! Деньги там, в железной коробке, в серванте. Иди! Пальто мое новое и костюм свой — вынеси.

— Вот баба, ексель-моксель, — нервно выругался Федор Федорович, — нашла время о шмотках думать. Чуть не сгорела ведь!

Он бросился помогать Борису, но помощник из него был плохой. Руки, лицо Федора Федоровича были обожжены, на голове выгорели волосы. Он не чувствовал боли, пока не схватил лопату, тут же завыв:

— Е-е-е… ексель-моксель!

Огонь перекинулся на сенник — сарай для сена и другой, где хранились инструменты и инвентарь. Но дому огонь больше не угрожал. От коровника до того места, где раньше было закрытое крыльцо, — метров семь безопасной зоны. Татьяна и кругленькая старушка оттащили тлеющие деревяшки и те, что с запасом вырубил Борис. Обнажившийся вход в сени в полутора метрах над землей напоминал рот человека в истошном крике. Снег вокруг почернел от копоти и гари, грязными были лица, одежда людей. Даже у кривой старухи, не отходившей от Анны Тимофеевны, по лбу шла темная полоса сажи.

— А-а-а, — заикалась кривая, показывая на жену Федора Федоровича, — в-в-в б-б-б…

— Клавдя говорит, Аннушку в больницу нужно везти, — перевела другая старушка.

— Может, вызвать «скорую помощь»? — предложил Борис.

— Не-не-не, — затвердила Клавдия, — я-я-я, и-и-и, аж. — Она взмахнула рукой.

— Когда с ней инсульт случился, — снова пояснила кругленькая, — аж на следующий день приехали.

Они разговаривали, отвернувшись от пожара, словно не хотели видеть стихию, справиться с которой не могли. Шум огня напоминал звук сильного дождя с градом — рвался в огне шифер крыш.

— Ближайшая больница в Ступине, — сказала Татьяна, — это двадцать километров отсюда. Федору Федоровичу тоже срочно нужна помощь. — Она посмотрела на Бориса.

Федор Федорович тихо выл от боли, прикладывал горсти снега то к одной, то к другой руке и теребил жену, которая лежала с закрытыми глазами и часто-часто дышала.

— Нюрочка, ну ты как? Больно где? На нее балка свалилась. Надо теплое притащить. Замерзнет, у нее ж радикулит.

Он пошел к дому, кряхтя, подпрыгнул и навалился на порог, перенес тяжесть тела на локти, закинул одну ногу, потом другую, скрылся.

— Я подгоню машину, — сказал Борис и пошел к калитке.

Дорогу ему преграждала корова, черно-белая с животом, в котором мог находиться аэростат средней величины.

— Пропусти, пошла!

Корова не сдвинулась с места. Напротив, грозно замычала и опустила голову, направив на него рога. Борис взял обгорелое бревно, стукнул им корову по хребту:

— Пошла вон, я сказал!

Бревно сломалось, но и корова отступила, освобождая проход.

Борис не бежал — дыхание еще не восстановилось после тяжелой работы, — но трусил по дороге. Лихорадочное волнение подстегивало его — казалось, что двигаться надо очень быстро, его задача — обеспечить максимальную скорость всех действий.

Дорогу «Жигулям» загораживал трактор Федора Федоровича. Борис бросился в кабину, завел мотор и побежал к трактору. Не сразу разобрался в его немудреном управлении и чуть не въехал в собственный автомобиль. Свез трактор на обочину и побежал к «Жигулям». «Быстрее! Быстрее! Копаться — время терять», — злился он.

Валенки мешали управлять педалями, он снял их и бросил на сиденье рядом. Развернуться не получится, он двинулся к дому Екселя-Мокселя задним ходом.

Подъехав, выскочил прямо в носках на снег, чертыхнулся, надел валенки. Анну Тимофеевну уже укрыли одеялом в белом пододеяльнике, положили ей под голову подушку. Она была крупной женщиной, килограммов под девяносто, и Борис вдруг испугался, что не сумеет поднять ее на руки, особенно после пробежек и работы топором. О щуплом Федоре Федоровиче и говорить было нечего — старик тощий, да еще на полголовы ниже супруги. Борис не стал геройствовать.

— Таня! — распорядился он. — Бери за ноги. И несем на заднее сиденье. Потом сама туда сядешь, ее голову на колени положишь. Федорович! Не мешайся, куда ты со своими руками! Садись на переднее сиденье.

— Подождите! — попросила Анна Тимофеевна, когда Татьяна и Борис приноровились, чтобы поднять ее. Она нашла глазами кругленькую старушку: — Стеша! Христом Богом! Зорьке не сегодня завтра телиться. Стеша! Не брось кормилицу!