Закон Долга. С востока на запад - Гюрза Левантская

спрашивая дозволения, сели на скамью.

— Господин барон, я постоянно слушаю волшебные течения с тех пор, как мы вошли в Руин-Ло, — взял слово Вакку. — Сегодня утром они всколыхнулись как одно. Сначала лес стонал и плакал, потом голос угас.

— Хранитель святого закона, не надо быть одарённым, чтобы это заметить. У всего лагеря звенит в ушах от тишины. В чём причина всплесков?

— Не могу знать.

— Но?

— Но одно скажу точно: эти всплески вызваны чем-то… добрым. Не использование ради помощи или защиты, не долг или обязанность, не исследование и не поиск знания. А просто… чувство.

— Мне в послании его величеству так и писать? Про доброту и чувства?

— Господин барон! Но вы же знаете, как трудно выразить простыми словами…

— Хватит! Знаю. Если эмоции, то чьё течение превалировало? Фирры? Хараны? Рити? Лайоли?

— Течения Милосердной взбудоражены, вы правы. Но основное — течение Великой Матери.

— Илаэры? Но разве не она — основа и закон? Порядок и разумность? Как может быть её сила связана с чувством? Или Её сила основная, а чувство — от Милосердной?

— Нет. Именно чувство от Илаэры! И, господин барон, утверждать, что сама Великая Мать, давшая начало этому миру, лишена чувств, — кощунство! Просто эти проявления редко отражаются на течениях. А любви Первобогини хватит на всю Рахидэтель!

— Ладно, — барон раздражённо махнул рукой, — я понял, успокойтесь. Да простит меня Великая Мать за невежество. Дальше! В течениях не было ясных посланий?

— Было. Что-то вроде «Доброта правильна и разумна». Истина того, что для неё сейчас место и время. А вот возбуждение течения Хараны — лишь отклик на успокоившийся лес. Не знаю, с чем сравнить. Может, так? Представьте себе реку, в которую бочками сливают яд. И вдруг не только бочки убрали, но и саму реку почистили. И эта река, сила Хараны, издала вздох облегчения.

Барон задумался, а потом с чувством выругался.

— Как же вы, последователи Рити, любите вот эту вашу загадочность и образность! Ладно. В письме процитирую всё это и сошлюсь на вас.

Вакку скривился, но вздохнул со смирением. Быть Голосом Рити — дело неблагодарное. Нет слов в языке, чтобы описать то, что видят глаза и душа при погружении в волшебные течения и источники. И готов бы петь оды, да не поймёт никто. И сравнений таких нет. Умение сносить чужое раздражение, вызванное непониманием, развивается в слугах Рити вместе с даром, если не быстрее.

— А что в отряде? Никаких сюрпризов вроде чьих-нибудь проснувшихся даров?

— Всё тихо. Только…

— Что?

— За Ириан не поручусь. Её братание с вожаком нир-за-хар искорёжило её духовную силу. Не дар, а то немногое, что есть у любого разумного существа. Их слияние будет продолжаться ещё какое-то время. И я не уверен, что близкое общение с Великим Низзом не наложило отпечатка на её духовность. Точнее смогу сказать позже. Когда покинем Руин-Ло и всё чуть успокоится.

— Я понял. Но следите внимательнее. У творцов редко, но просыпаются дары. От них и так не знаешь, чего ждать, а нам только вестницы с даром не хватало!

— Да, господин барон. И разрешите обратиться с просьбой.

— Разрешаю.

— Господин барон, если в ближайшее время следить за Ириан не получится, а Руин-Ло мы покидаем… Разрешите взять несколько дней перерыва в моей работе. Дня три-четыре.

— Откат?

— Не то чтобы, но…

— Он задыхается по ночам, господин барон, — вставил Доваль, не обратив внимания на предостерегающий взгляд друга. — Остановка дыхания на семь-десять сердечных ритмов, стремительная попытка надышаться и снова по кругу пять-семь раз. Таких циклов два-три за ночь, и всё это не просыпаясь. Повезло, что спим в одной палатке.

Длань Хараны требовательно уставился на барона, не заметив, что машинально помассировал собственные пальцы. Для барона этих знаков оказалось достаточно.

— Хорошо. Пусть будет перерыв. Столько сколько нужно. В конце концов, появление у кого-либо дара мы предотвратить не в силах, а распознать успеем всегда. Капитан Римс, вы свободны. Капитан Накарт, останьтесь.

Вакку поклонился и вышел.

— Доваль, а что вы скажете про состояние вестницы?

— О чём вы, господин барон? Я ничего не чувствую.

— Плохо, что нет. Я не могу не наблюдать некоей связи между её поступками. Она носится с животными. Не боится урусов севера, ездит на рыжем архи, нянчится с поющей раковиной, защищает зверя, попавшего в беду, не любит охоту. Слышал от Мритнерилии, что купалась с местными подводными животными без страха. Призывает к порядку не кого-нибудь, а вожака нир-за-хар, да так, что он становится огнивом у отряда. У неё есть опыт общения на дружественной ноте с перёвертышами. А на вершине всего этого — замолчавший Шепчущий Болью и долгие объятья с Низзом. Последнее мне даже на голодный желудок представлять не хочется, а ведь уже стал свидетелем того, как он её поглотил.

— Вы думаете, что рано или поздно она станет дочерью Хараны?

— Это вы мне скажите! Закрывать глаза на то, как льнут к ней все, кто имеет в себе зверя, мне кажется неправильным. Я думал, вы добавите ясности в мою догадку.

— Её поступки не ограничиваются животными. Или дайна-ви вы тоже таковыми считаете? А её неоценимая помощь в Ризме? Неостановимое покаяние? Её любовь ко всякой твари — лишь черта характера, господин барон. Мы уже достаточно долго путешествуем вместе. За такой срок я бы почувствовал сестру по дару, даже не прибегая к помощи Вакку.

— А если дар пока слаб или его не видно за… как там капитан Римс обозначил? Слиянием между нир-за-хар и его наездницей?

— Мне хватило бы пути до Каро-Эль-Тана. Нет, господин барон. Если в ней и есть дар, то точно не от Милосердной.

— Вы успокоили меня на целую седьмую часть, — вздохнул барон.

— У Многоликой же нет последователей!

— Это вестница. С неё станется. Ладно. Свободны. Но если ещё что почувствуйте — сразу ко мне. И позовите мне Дэста.

— Слушаюсь.

Дэст, мрачный мужчина, обритый почти наголо, не заставил себя долго ждать. На кивок в сторону лавки не отреагировал, оставшись стоять посреди шатра. Барон также не стал делать ему замечания, наоборот, встал и шагнул навстречу.

— Дэст, у меня просьба, с которой я могу обратиться только к тебе и Бардро.

Мужчина нахмурился с такой силой, что лицо вот-вот готово было пойти трещинами.

— Присягая, мы с братом, взяли с вас обещание, что вы не пошлёте нас снова туда, откуда мы едва выбрались. Я не вспоминаю об этом обещании лишь потому, что с тех пор наш долг вырос во много раз. Не ошибся же?