Дом свиданий - Леонид Абрамович Юзефович

— Прямо вылитые. Гельфрейх рисовал?

— Откуда вы знаете? — изумился Лауренц.

— Служба такая.

— Нет, серьезно. Откуда?

— А кто еще в Петербурге на это способен? Один Гельфрейх, — улыбнулся Иван Дмитриевич, глядя, как Лауренц надевает старые кожаные перчатки из опасения, видимо, что Мурзик не так его поймет и начнет царапаться.

Через минуту Лауренц вернулся с котом на руках и, передавая его Ивану Дмитриевичу, сказал:

— Кстати о вашей службе. Говорят, вам поручено расследовать убийство Якова Семеновича. Это правда?

— Да.

— И что-то уже начинает проясняться?

— Пока не особенно.

— Говорят, его убила какая-то женщина, с которой он проводил ночь. Это тоже правда?

— Тоже.

— А я думаю, нет, — покачал головой Лауренц.

— Что — нет?

— Это неправда. Таких мужчин, как Яков Семенович, женщины не убивают. Думаю, его убил муж той женщины, которая была с ним вчера ночью, но только не она сама.

— У вас есть основания так считать?

— Есть. Я живу в этом доме много лет, дружил с Яковом Семеновичем еще до того, как он женился на Шарлотте, и раньше был в курсе некоторых его похождений. Он всегда предпочитал замужних дам, а такие штуки даром не проходят. Рано или поздно с ним должно было случиться то, что случилось.

— А про нынешние его похождения вам ничего не известно?

—Увы, ничего. Из приятелей мы давно стали просто соседями, но я уверен, что своим прежним пристрастиям он не изменил. Словом, если у вас имеется несколько подозреваемых, советую сосредоточиться на тех, кто отвечает двум условиям: во-первых, убийца должен быть мужчиной, во-вторых — женатым.

— Спасибо, учту, — кивнул Иван Дмитриевич, выходя на площадку.

Мурзик мгновенно понял, куда его несут, и с жалобным мяуканьем начал рваться обратно, к печенке и пусечкам. Пришлось щелкнуть его по носу. Он в страхе зажмурился и затих.

Иван Дмитриевич уже спускался по лестнице, когда вдогонку получил от Лауренца еще один совет:

— Будет лучше всего, если под каким-нибудь благовидным предлогом вы вообще устранитесь от расследования. Иначе вам неизбежно придется иметь дело с соседями, могут возникнуть кое-какие нюансы. В итоге пострадает жена.

— Чья жена?

— Ваша. У меня нет жены.

— Ей-то что сделается?

— А вы ее любите?

— Конечно. Жена ведь.

— Тогда подумайте о том, что она, в отличие от вас, человек ранимый. Она будет страдать, если ваша деятельность отразится на отношении к ней соседей. А так оно и будет, — предрек Лауренц, захлопывая за собой дверь.

У себя в прихожей Иван Дмитриевич стряхнул на пол Мурзика, немедленно побежавшего к своей плошке, затем снял с вешалки цилиндр, чтобы после визита к Шарлотте Генриховне домой не возвращаться, сразу ехать на службу. Уже с цилиндром в руке он заметил, что у стоявшего рядом сына опасно отвисла нижняя губа: вот-вот расплачется.

— Обещали после обеда сыграть в игру, — напомнил Ванечка надтреснутым от обиды голосом.

Не дожидаясь, пока эта трещинка разверзнется в бездонную пропасть, Иван Дмитриевич покорно побрел за ним в детскую, где оловянные солдатики на полу густыми колоннами шли навстречу смерти и бессмертной славе. Плюшевая зайчиха скорбно смотрела им вслед.

В углу четверо егерей с примкнутыми штыками охраняли круглую коробку из-под халвы.

— Что они караулят? — спросил Иван Дмитриевич.

Он заглянул туда и внезапно понял, почему сын так развеселился за обедом: в этом деревянном мавзолее покоился заветный жетончик. Теперь, когда дядя Яша умер, сама собой отпала необходимость возвращать ему потерю. Сын так простодушно радовался своей удаче, что у Ивана Дмитриевича не хватило духу ругаться и омрачать его счастье.

— Давайте сегодня вместо фишек возьмем двух солдатиков, — предложил Ванечка.

Он выбрал русского гренадера и наполеоновского гвардейца в медвежьей шапке. Соотечественника Иван Дмитриевич уступил сыну, а лягушатника взял себе. Эти двое, оказавшись на узкой дорожке среди плотоядных уродов, отовсюду таращивших свои налитые кровью гляделки, сразу же опасливо прижались друг к другу. Заклятые враги, сейчас они почувствовали себя не солдатами враждующих империй, а просто людьми, просто Божьими созданиями перед лицом нечисти и нежити. Оба медленно двинулись вперед, выставив ружья, но брошенные игроками кости разделили их вновь. Каждому выпала судьба в соответствии с его национальным характером: гренадер споткнулся дважды — на ПЬЯНСТВЕ и НЕПОСЛУШАНИИ СТАРШИХ, француз — один раз, но зато на СЛАСТОЛЮБИИ. Это была его Березина, тут он и остался навеки. Ему пришлось пропустить целых три хода. Тем временем в прихожей раздался звонок, жена пошла открывать, и, когда русский богатырь, избежав прочих соблазнов, предстал перед ангелом с бонбоньеркой, на пороге появился Зеленский.

— Это вы сами рисовали? — спросил он, разглядывая полотно кисти Ивана Дмитриевича. — Весьма нравоучительно.

— Пускай дядя с нами тоже сыграет, — провоцирующим шепотом сказал Ванечка якобы на ухо отцу.

Зеленский сделал вид, будто не слышит.

— Не желаете ли прогуляться, Иван Дмитриевич? — спросил он. — Погода сказочная.

При этих словах Ванечка встрепенулся:

— Папенька, после обеда вы обещали два раза сыграть! И еще раз вечером.

В ответ Иван Дмитриевич выдвинул контрпредложение:

— Давай теперь один, а вечером — два.

— Нет, — сказал Ванечка.

— Так и быть, вечером три раза сыграем. Идет?

Пока отец с сыном торговались, Зеленский прошелся по комнате, осматривая Ванечкины сокровища с независимым и отстраненным любопытством холостяка. Так, наверное, мог бы держаться гордый индейский вождь среди экспонатов Политехнического музея: любоваться, но не выказывать восхищения, чтобы не уронить достоинство свое и своего образа жизни.

На трех разах перед сном удалось поладить. Иван Дмитриевич смело взялся за цилиндр, они с Зеленским спустились по лестнице, прошли мимо куколевской квартиры на первом этаже и вышли на улицу. Все вокруг полнилось хрупким осенним теплом. Вблизи воздух был прозрачен, а вдалеке, над крышами, сгущался до плотности богемского стекла.

— Однажды, — говорил Зеленский, — я вам уже пригодился. Я имею в виду тех двоих евреев, делавших фальшивые деньги, их переписку. И, простите мое самомнение, сдается мне, что я опять могу быть вам полезен. Вчера вы зачем-то утаили от меня и смерть Якова Семеновича, и странное исчезновение Марфы Никитичны. Понимаю, служебная тайна. В резоны не вникаю, не мое дело, но сегодня об этом знает уже весь дом, а для меня лично не составляет секрета и то, что расследование поручено вам. Нет-нет, не думайте! В полицию я не ходил и никого специально не расспрашивал. Ваш вчерашний интерес к мифу о Каллисто, к аркадскому, — голосом подчеркнул он, — мифу, объяснил мне многое. И вы на верном пути.