Тарзан и сокровища Опара - Эдгар Берроуз

Тарзан спустился на землю, и Лэ соскользнула с его спины.

– Созови свой народ! – сказал Тарзан.

– Они убьют меня, – проговорила Лэ.

– Они не убьют тебя, – возразил Тарзан. – Никто не убьет тебя, пока Тарзан из племени обезьян с тобою. Позови их, и мы поговорим с ними.

Лэ издала странный, необыкновенный звук, похожий на звуки флейты, и он разнесся далеко по лесу. Вблизи и издалека раздались ответные клики на лающем языке жрецов Опара: «Мы идем, мы идем!».

Еще и еще повторила Лэ свой призыв, и в одиночку и небольшими кучками из глубины леса стали появляться жрецы, и вскоре большая часть свиты приблизилась и остановилась в некотором расстоянии от верховной жрицы и ее спасителя.

С нахмуренными бровями и угрожающими взглядами они стояли, ожидая, чтобы заговорила Лэ.

Когда собрались все, Тарзан обратился к ним:

– Ваша Лэ цела! – сказал он. – Если бы она убила меня, она сама была бы теперь мертва, да и многих из вас уже не было бы в живых. Но она пощадила меня, чтобы я мог спасти ее. Идите с ней своей дорогой назад к Опару, а Тарзан пойдет своей дорогой в джунгли. Да будет всегда мир между Тарзаном и Лэ! Я жду ответа.

Жрецы заворчали и покачали головами. Они стали переговариваться между собой, и Лэ и Тарзан видели, что они не были склонны принять его предложение. Они не хотели взять Лэ назад, они хотели совершить свой обряд и принести Тарзана в жертву огненному богу.

Это надоело Тарзану.

– Вы исполните приказание вашей повелительницы, – сказал он нетерпеливо, – и вернетесь с ней в Опар, или же Тарзан из племени обезьян созовет обитателей джунглей и убьет вас всех. Лэ спасла меня для того, чтобы я мог спасти вас и ее. Если же вы не дураки, вы сами скажете мне, чтобы я с миром шел своей дорогой, и вернетесь с Лэ в Опар. Я не знаю, где ваш священный нож, но вы можете сделать себе другой. Если я не взял его от Лэ, вы убили бы меня, и теперь ваш бог должен радоваться, что я взял его, потому что я спас его жрицу от обезумевшего Тантора. Обещаете ли вы мне, что вернетесь с Лэ в Опар и не причините ей никакого зла?

Жрецы собрались в кучу, совещаясь и споря. Они били себя в грудь кулаками, подымали глаза и руки к своему пылающему богу, ворчали и лаяли между собой, и Тарзану стало наконец ясно, что один из них мешал им согласиться. Это был верховный жрец.

Гнев и ревность переполняли сердце верховного жреца; его возмущало, что Лэ открыто призналась в своей любви к чужеземцу, в то время как по обычаю их религии она должна была принадлежать ему.

Задача казалась неразрешимой. Наконец другой жрец выступил вперед и, подняв руку, обратился к Лэ.

– Кадж, верховный жрец, хочет вас обоих принести в жертву огненному богу, – объявил он, – но все мы, кроме Каджа, с радостью вернулись бы в Опар с нашей повелительницей.

– Вас много против одного, – сказал Тарзан, – почему же вам не настоять на своем? Вернитесь в Опар с Лэ и, если Кадж будет сопротивляться, убейте его!

Жрецы Опара приветствовали эту мысль громкими криками одобрения. Она казалась им внушением свыше. Долгие годы они беспрекословно покорялись каждому желанию верховных жрецов, и им казалось невозможным поступить вопреки их повелению; но когда они сообразили, что могут заставить Каджа поступить, как они хотят, они обрадовались, как ребенок, получивший новую игрушку.

Они бросились вперед и схватили Каджа. Громкими угрожающими голосами они кричали ему что-то прямо в уши. Они угрожали ему дубинами и ножами, и он наконец согласился исполнить их просьбу. Тогда Тарзан подошел к нему.

– Жрец! – сказал Тарзан. – Лэ возвращается в свой храм под защитой своих жрецов. А я, Тарзан из племени обезьян, обещаю вам, что тот, кто причинит ей хотя малейшее зло – умрет. Тарзан придет опять в Опар еще до наступления следующих дождей и, если что-нибудь случится с Лэ, горе Каджу, верховному жрецу!

Кадж угрюмо обещал не причинять вреда своей повелительнице.

– Оберегайте ее! – крикнул Тарзан остальным жрецам. – Охраняйте ее, чтобы она могла приветствовать Тарзана, когда он в следующий раз придет в Опар.

– Лэ будет там, чтобы приветствовать тебя! – воскликнула верховная жрица. – И Лэ будет ждать твоего прихода, мечтая и тоскуя. О, скажи же мне, что ты придешь!

– Кто знает? – проговорил Тарзан и, быстро вскочив на дерево, направился на восток.

Лэ постояла, глядя ему вслед, тяжелый вздох вырвался из ее груди, и, поникнув головой и согнув плечи, она, как старуха, последовала за своими жрецами в родной, далекий Опар.

Тарзан бежал вперед по верхушкам деревьев, пока ночная мгла не спустилась над джунглями. Тогда он лег в густой листве и заснул крепким сном. Мысль о завтрашнем дне не тревожила его сознания, и даже образ Лэ казался воспоминанием далекого прошлого.

* * *

На севере, в нескольких переходах от того места, где лежал Тарзан, леди Грейсток с тоской и надеждой ждала часа, когда ее супруг узнает о преступлении Ахмет-Зека и поспешит к ней на помощь. А в тот самый момент, когда она рисовала себе приход Джона Клейтона, предмет ее забот и дум, ее возлюбленный муж сидел голый подле упавшего дерева и грязными пальцами старался извлечь личинку.

Прошло два дня со времени бегства Верпера. Тарзан вспомнил о красивых камешках и ему захотелось снова поиграть ими. А так как у него не было никаких неотложных дел, он решил тотчас же отправиться на равнину и откопать свою сумочку.

Хотя на том месте, где были зарыты камешки, не осталось никакого знака, и оно ничем не отличалось от каждой другой пяди земли на узкой полосе, тянувшейся на несколько верст в длину до той линии, где тростники переходили в луга, – тем не менее Тарзан безошибочно, с твердой уверенностью направился прямо к тому месту, где он спрятал свое сокровище.

Своим охотничьим ножом он раскопал неплотно лежавшую землю, под которой должна была лежать его сумочка; но, хотя вырытая им яма была глубже той, которую он выкопал в первый раз, он не нашел ни сумочки, ни драгоценных камней.

Тарзан увидел, что его ограбили, и брови его мрачно нахмурились. Ему не потребовалось долгих размышлений, чтобы установить, кто был виновником его несчастья, и он, не задумываясь, решил отправиться вдогонку за вором.

Следы, оставленные два дня назад, в некоторых местах были совершенно стерты. Однако Тарзан легко отыскал их. Белый человек спустя двенадцать часов не мог бы их проследить и на двадцать шагов, а черный потерял бы их на первой версте, но Тарзан из племени обезьян еще в раннем детстве развил в себе до такой степени чувства, как никто из обыкновенных смертных.

Мы чувствуем запах чеснока или водки в дыхании разговаривающего с нами человека или же улавливаем аромат дешевых духов прекрасной дамы, сидящей рядом с нами, и мы хвастаемся тонкостью нашего обоняния. Но, в сущности, мы совершенно не умеем обонять, и наши органы обоняния фактически атрофированы в сравнении с обонянием, развитым у диких животных.