След страсти - Анна Дубчак

— Вам надо выпить чисто из профилактических целей, чтобы не простудиться и немного успокоиться.

— Саша, — она подняла на него глаза, — а что будет, если сюда кто-нибудь войдет?

— Если мы будем разговаривать шепотом, то никто не войдет. Мои предки пашут, устают сильно, а потому ночью дрыхнут как убитые.

Он с удовольствием наблюдал, как Рита ест, обжигаясь, горячие котлеты, как смешно пьет маленькими глоточками (как лекарство) водку.

— Спасибо тебе, ты — настоящий друг.

— Ложитесь поудобнее, я вам дам еще одну подушку...

Он не мог предложить ей раздеться, да и если бы предложил, она все равно наверняка отказалась бы. Джинсы и свитер в такой полувоенной ситуации — самая удобная одежда. Он в который раз укрывал ее пледом, всячески подворачивая концы, чтобы ей было удобнее, теплее и уютнее, пока не понял, что и сам устал и хочет спать.

Бросив на пол, на ковер, две думки и достав из шкафа старое ватное одеяло, Сашка завернулся в него и сразу же заснул.

А когда проснулся, то понял, что Риты в комнате нет. А на столе, рядом с подносом с остатками еды, записка: «Саша, спасибо за все. Не поминай лихом, Р».

— Мама, это я, открой...

Клара открыла, но перед тем как впустить дочь, какое-то время с любопытством разглядывала ее.

— А я уж думала, что ты никогда не навестишь свою мать... — ухмыльнулась она.

— Может, ты все-таки пустишь меня?

Рита не знала, насколько ее внешний облик изменился с тех самых пор, что они не виделись. Мятые джинсы и свитер, спутанные волосы, черные пятна размазанной туши под глазами, бледные губы, потускневший взгляд...

Клара распахнула дверь, давая ей пройти.

— Откуда ты, прелестное дитя...

Но Рита, не слушая ее, бросилась в ванную, там пустила в ванну горячую воду, сняла с себя все и, наклонившись, сунула под струю голову. Нашарив рукой поблизости от себя какой-то пузырек, в котором, к счастью, оказался все же шампунь, а не какая-нибудь дешевая краска для волос, она взбила пену и принялась привычными движениями мыть голову.

Она вышла из ванной комнаты с тюрбаном из полотенца на голове и в мамином, пахнувшем почему-то жареным луком, полосатом махровом халате. Зато чистая.

— У тебя кофе есть? — Рита попыталась похозяйничать на кухне, которую, несмотря на всю пропасть в общении и временном пространстве между нею и матерью, считала своей, как вдруг услышала:

— А ты меня спросила, можно брать кофе или нет? Ты хотя бы представляешь, сколько стоит сегодня такая вот маленькая баночка? Даже я уж насколько люблю его, а пью далеко не каждый день...

— Ма, ты что? Тебе жалко для меня кофе?

— А вот ты бы взяла да и принесла мне в подарок кофе, чаю, шоколаду. А то пришла, ни слова не сказала, бросилась мыться моим шампунем, а теперь вот захотела побаловаться кофейком.

— Ма, ты что, сбрендила? Это же я, твоя дочь, Рита!

Но Клара, казалось, и не слышала ее. Сев на табурет и закинув ногу на ногу, показывая при этом дочери фиолетовую сетку вздувшихся тонких сосудов на ляжке, она уставилась в окно.

Рита, чувствуя, что ей не рады в ее же собственном доме, лишь пожала плечами и налила в кастрюльку воды, поставила на огонь. Молотый кофе, самый дешевый, какой только можно было найти на оптовых продуктовых рынках, пах тем не менее все-таки кофе.

— Можешь мне ничего не объяснять, — вдруг услышала Рита и повернулась к матери. — Мне твой звонил, все рассказал. Вот уж не знала, что выращу блядь.

— Ма! Что такое ты говоришь?

— Что слышишь, то и говорю. Моталась где-то всю ночь, а теперь принесла заразу в мой дом...

Но и это Рита пропустила мимо ушей. Ее больше всего заинтересовал звонок Оскара.

— Он звонил? Но зачем?

— Зачем? Снизошел до разговора с тещей. Спрашивал, не появлялась ли ты у меня. Сказал, что вы расстались, что ты собираешься замуж за другого. Ну, я подумала, конечно, что уж если моя Ритка бросила этого старого перечника Араму, значит, нашла себе помоложе и побогаче. И вдруг ты появляешься у меня ни свет ни заря, вся помятая, с лицом, напоминающим палитру пьяного художника, запираешься в ванной... Откуда ты?

— Ниоткуда. Я пришла к тебе не для того, чтобы плакаться в жилетку. Ты никогда не умела выслушивать слова о чужой боли. Я приехала, чтобы забрать свое.

— Не понимаю...

— Все ты прекрасно понимаешь. Отдавай шкатулку...

Речь шла о тех самых драгоценностях, которые Оскар велел Рите в свое время, еще восемь лет тому назад, положить в ячейку банка на хранение, на так называемый «черный» день, но которые Рита, не послушав Араму, по настоянию Клары принесла и спрятала в родительском доме, то есть у матери. Это были те самые золотые и бриллиантовые вещицы, которые являлись неприкосновенным запасом Риты на тот случай, если они разойдутся с Арамой и она останется без средств к существованию. И хотя в банке на имя Риты лежала довольно приличная сумма в долларах и рублях, она не могла ими воспользоваться прямо сейчас хотя бы по той причине, что у нее не было ни одного документа, подтверждающего ее личность. Не представляя себе жизнь без наличных денег и остро испытывая желание как можно скорее снять какую-нибудь квартиру и отделиться от всех и вся, Рита решила забрать шкатулку с драгоценностями и отнести в первый же ломбард одно из колец. Этих денег хватило бы на первое время. А позже, когда она раздобудет документы и получит возможность пользоваться своими валютными вкладами, купит скромное жилье и заживет независимой жизнью. Возможно даже, поступит в университет или медицинский институт. Это были смутные, лихорадочно и наспех составленные в сознании планы, где не было места ни Оскару, ни Амфиараю (даже в том случае, если встрече с ней помешали форс-мажорные обстоятельства и даже смерть), ни даже родителям. Не в силах простить им свой патологически ранний брак с Арамой и желание матери как можно скорее сбагрить свою «подпорченную» дочку подвернувшемуся под руку доктору, она не видела причин видеться с ними и тем более общаться по-родственному. Лишь шкатулка и желание помыться горячей водой и выпить горячего кофе привели ее на Краснодонскую.

— Какую еще шкатулку? О чем ты, Риточка? — Мать разговаривала с ней явно издевательским тоном, тихо и вкрадчиво произнося окончания вопросительных фраз.

Рита оглянулась. Несмотря на внешнюю непривлекательность матери (засаленный халат, растрепанные жирные волосы и сбитые и растоптанные плюшевые домашние тапки), она держалась довольно уверенно, словно новый сверкающий кафель на стенах, новенький смеситель и раковина, белоснежный кухонный гарнитур и веселенькие желтые занавесочки стоимостью по сто долларов за один метр (Рита видела такие недавно в ЦУМе) придавали ей вес и определяли манеру поведения со своей блудной дочерью.