Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

– Графологическая экспертиза нужна, так наверняка ничего не скажешь, – развел руками Вениамин.

– Сам знаю, – огрызнулся Андрей. – Но для того, чтобы провести экспертизу, нужна как минимум записка, а у нас ее нет. Ну ладно, это так, сейчас необходимо найти убийцу Королевой. А Королев, может, действительно сам…

– Если рассматривать с психологической точки зрения, – с видом самодовольного лектора начал Балаклав, – способ самоубийства, который избрал Роман, не кажется странным. Представьте, человек в тяжелом душевном состоянии: похороны любимой жены, поминки и все такое, жить не хочется. Под руку ему подворачивается мышьяк, ну будет ли он думать о мучениях? Он просто выпьет его, и все.

– Подворачивается под руку? Мышьяк? Ты соображаешь, что говоришь? – напустился на него Андрей. – Он что его, в кармане хранит? Или на тумбочке у кровати, так, на всякий случай, вдруг понадобится? Мышьяк – это тебе не анальгин.

– Ну… я, может, не так выразился… Но все равно. Вот смотрите! – И Вениамин принялся развивать свою «психологическую» теорию, но Никитин его уже не слушал, снова погрузился в размышления: убийца или будущая жертва Артемий Польский и каким образом можно что-то в его отношении прояснить? Следить за ним день и ночь, глаз не спуская? Трудноосуществимо, но в принципе можно.

Поочередно сменяться, их теперь трое. Поставить в телефон прослушку? Тоже можно. Только достанет ли у Аграфены Тихоновны средств оплатить такую дорогостоящую услугу? Когда он с ней сможет поговорить? Пару часов назад Андрей звонил в больницу, состояние было без каких-то существенных изменений. Удобнее всего влезть в квартиру Польского послезавтра, когда он уедет на похороны Романа Кирилловича. А завтра все же попытаться поговорить с Аграфеной Тихоновной.

– Вот что, – заговорил Андрей, перебив на полуслове Балаклава, который все еще рассуждал на тему психологического состояния самоубийцы Королева. – Разрабатываем Польского. С сегодняшнего вечера приступаем. Как ни крути, он пока наш единственный подозреваемый. Распределим дежурства таким образом: с девяти до трех за ним наблюдает Денис, с трех до десяти – Вениамин, потом я, мне нужно будет утром еще в больницу заехать, а дальше посмотрим. Вень, пробей-ка домашний номер его телефона.

Балаклав кивнул и сел за компьютер.

– Звякнем для начала, узнаем, дома он или нет, – пояснил свою просьбу Андрей.

* * *

Воздух в палате был спертый и какой-то больной. Пахло лекарствами и затхлым старым линолеумом. Аграфена Тихоновна лежала на высокой кровати с хитрыми приспособлениями, ее серое лицо выделялось грязным пятном на белой подушке. Чувствовала она себя еще очень плохо, но была в полном сознании. Андрея она сразу узнала и принялась за что-то благодарить.

– Спасибо вам, – хриплым, застоявшимся от безмолвия голосом говорила она, – большое спасибо.

Он так и не понял, за что она его благодарит: то ли за то, что привез в больницу и тем самым спас ей жизнь, то ли за то, что не оставил расследования. Выяснять он не стал, чтобы не тратить ее силы. Говорить ей было трудно, да и воспринимать, как ему казалось, тоже. А ведь ей еще предстояло невозможное, непосильное испытание – узнать, что дочь ее действительно мертва, и выслушать доказательства. Всю дорогу от дома до больницы Андрей обдумывал, как ей об этом сказать, но так и не нашел подходящей, наиболее мягкой, гуманной формы. Но не говорить было нельзя, – как тогда объяснить, почему он решил наблюдать за Артемием?

– Аграфена Тихоновна, – осторожно начал он, – мы нашли Евгению. Вернее, ее тело. Она умерла естественной, в общем, для нее смертью, замерзла на улице пьяная. Ваша дочь невиновна.

Андрей внимательно следил за лицом больной женщины, опасаясь, что ей станет плохо, но ничего не произошло, никакой реакции не последовало. Может, она его не услышала (говорил он тихо) или не поняла?

– Аграфена Тихоновна! – позвал Никитин. Она подняла на него глаза – пустые, ничего не выражающие. – Ваша дочь не виновна в смерти Евгении, – повторил он отчетливо и громко.

– Расследуйте дальше, – бесчувственным голосом проговорила она. – Ищите убийцу.

Андрей удивился такой холодности и стал излагать свою версию относительно Польского. И опять было совершено непонятно, что она думает по этому поводу. Возможно, во всем была виновата болезнь, но Андрею почему-то казалось, что она и в здоровом состоянии повела бы себя так же. Это его расстроило, а потом вдруг ужасно разозлило, захотелось уйти, бросить все, и он зачем-то назвал цену на прослушку выше, чем она была на самом деле – вероятно, подсознательно думал, что клиентка его испугается суммы и откажется.

– Делайте все, что считаете нужным, – и не подумала пугаться она, – потом представите счет. А сейчас вам следует уйти, скоро придут мои внуки.

Внучки, очевидно, хотела она сказать, он не стал ее поправлять, попрощался и вышел из палаты.

Когда Андрей садился в машину, увидел Соню, но одну, без Вероники, она сосредоточенно поднималась по ступенькам крыльца, словно боялась поскользнуться. Выражение лица у нее было точно таким, как тогда, на кладбище – отрешенность от мира и страдательное одиночество. Поговорить бы с ней, может, тогда кое-что и прояснилось бы. Представиться лечащим врачом Аграфены Тихоновны или посетителем, таким же, как она: в соседней палате с инфарктом лежит мой дядя. Общая беда сближает, случайность встречи располагает к откровенности.

Андрей посмотрел на часы – начало десятого. Нет, сегодня ничего не получится: в десять он должен сменить Вениамина, да и подозрительно будет, если Соня опоздает к бабушке и объяснит ей свою непунктуальность тем, что заговорилась в коридоре с молодым человеком. Лучше как-нибудь в другой раз подкараулить ее, когда она будет возвращаться. Интересно, сколько времени Соня обычно проводит с больной? Полчаса, час, весь день до вечера? Вот об этом как раз можно спросить у Аграфены Тихоновны: вполне естественно, что он интересуется, просто не хочет столкнуться в палате с ее внучками, она ведь сама настаивает на сугубой конспирации. Телефон он ей вернул, так что вечером позвонит, узнает.

Андрей окинул задумчивым взглядом крыльцо, на котором давно уже не было Сони, захлопнул дверцу машины и поехал к дому Артемия Польского, где его дожидался Вениамин.

У того не было никаких новостей: с девяти вечера до десяти утра Артемий находился дома, к нему никто не приходил и никто от него не выходил, что касается телефонных разговоров, то тут, Вениамин развел руками, ничего сказать нельзя, потому как он, хоть и пытался с восьми утра подслушивать попеременно то под дверью, то под окном (квартира Польского находится на втором этаже), ничего услышать не мог.

– Прослушку надо ставить, – заключил Балаклав тоном умудренного опытом шпиона.

– Завтра поставим.

– Это хорошо. – Вениамин улыбнулся. – Я вот тут, пока ночью вахту нес, кое-что наработал. – Он перегнулся через сиденье, достал ноутбук. – Видишь ли, я внес в программу всех действующих лиц нашей древнегреческой трагедии на предмет, кто из них может быть убийцей.