Венец безбрачия белого кролика - Дарья Донцова

Борис, который резал сыр, замер с поднятым ножом.

– Все?

– Мы приехали раньше, – пояснил я, – нам просто повезло, не было ни одной пробки. Я купил Арти кофе, напоил ее, и тут прилетел супруг. Схватил жену в охапку и исчез.

– Он вас не поблагодарил? – удивился мой помощник.

Я потянулся к печенью.

– Нет. Но Семена Сергеевича можно понять. Он просто ошалел. Оставил жену в театре, не ожидал ничего плохого. И вдруг! Получает ее на бензоколонке, всю грязную, растрепанную, в измазанном платье, без шубы. Какие уж тут беседы?

Боря включил ноутбук, я хотел продолжить, но тут кто-то нажал на звонок, и по квартире понеслась настойчивая трель, которая не прерывалась. Я знал, чей палец сейчас тиранил звонок, и совсем не обрадовался гостье.

– Вы что, заснули оба? – закричала Николетта, врываясь в квартиру. – Вава, Зюка и Кока видели тебя вчера в театре.

– Доброе утро, Николетта, – поздоровался Борис.

Маменька ткнула в него пальцем.

– Кофе. Капучино. С корицей. Живо. Вава! Что за баба ходит с тобой по представлениям?

Я попытался вывернуться.

– Это случайное знакомство. Просто наши места оказались рядом. Она попросила программку, я ее дал. Все.

– Кока сказала, что вы пили шампанское. Мерзкое, – не утихала Николетта.

– В театральном буфете не подают приличное, – пожал я плечами.

– Сотри ухмылочку, – приказала маменька, – Кока искала тебя глазами все второе отделение. Не нашла.

– Правильно. Пьеса оказалась тягомотной, и я решил уйти.

– И бабу с собой забрал!

Я набрал полную грудь воздуха.

– Николетта, почему тебя так беспокоит мое пустяковое знакомство?

– Ты портишь мою репутацию! – взвизгнула маменька. – Связался не пойми с кем! Все уже об этом судачат! Люка видела вас в гробу!

Я ожидал от Николетты чего угодно, но ее слова довели меня до нервной икоты.

– В гробу? Меня? И соседку по партеру?

– Да! – топнула ногой маменька. – Позор! Карнавал на носу! И что? Вава спит в домовине!

У меня закружилась голова.

– Кто? Я?

Николетта рухнула на диван.

– Ну не я же!

Прекрасно зная, что маменька способна на странные заявления и ей в голову частенько приходят безумные идеи, я тем не менее опешил. Люка видела нас с Артемоной в гробу?

Николетта приложила ладонь ко лбу.

– Все! Пришла мигрень! Вечно, Вава, ты мое здоровье гробишь.

– Вроде ничего дурного я не делаю, – зачем-то стал оправдываться я и в ту же секунду рассердился на себя.

Иван Павлович! Ты прекрасно знаешь, как Николетта отреагирует на хамскую попытку сына оправдаться. Сейчас она огласит список твоих грехов от Адама до нынешнего дня.

Николетта азартно воскликнула:

– Прекрасно! «Ничего дурного не делаю»! Браво! Вава! Ты обзавелся односторонним склерозом. Не помнишь ничего плохого, что делал? Кто первого сентября, когда все дети в полном восторге на линейке кричали: «Ура! Мы теперь школьники», громко сказал: «Хочу домой, там осталась непрочитанная книга про королевство кошек». Да надо мной другие родители потом потешались! Я из-за в высшей степени неуместного замечания сына не смела в школе десять лет появляться.

Мне стало смешно. Николетта обладает уникальной способностью оправдывать себя, обвиняя другого человека в том, что она сделала или не сделала. Да, маменька не посетила ни одного родительского собрания или праздника. Кстати, в первый класс она меня не провожала, на линейке, о которой она вспоминала, не присутствовала. Меня сопровождала Таисия, наша домработница, она же потом и сообщила со смехом:

– Все дети, как дурачки, двинулись в класс с песней. А наш-то почуял, что ничего хорошего в ближайшие десять лет его не ждет, решил удрать, объявил: «Лучше домой пойду, книжку не дочитал», и дал деру. Еле его у калитки поймала.

И с родителями моих одноклассников Николетта никогда не общалась. Насмехаться над ней никто не мог, потому что о нежелании новоиспеченного школьника сидеть за партой все мигом забыли. К юдоли знаний Николетта не приближалась по другой причине. Уроки начинались в восемь. Встать в шесть тридцать, чтобы приготовить ребенку завтрак, а потом тащить его, сонного, за очередной порцией знаний, у маменьки не получалось, она не просыпалась раньше полудня. Родительские собрания назначались на шесть-семь вечера. А в это время положено сидеть в парикмахерской, чтобы сделать прическу для похода на очередное суаре. Иногда мой отец говорил жене:

– Загляни хоть разок к классной руководительнице, а то в школе тебя никогда не видели.

– Там тьма непуганых училок, твоих поклонниц, им хочется к писателю прижаться, – тут же отбивала мяч на территорию противника супруга, – мне просто стыдно там показываться из-за идиотского поведения семилетнего Вавы первого сентября.

Обычно я молча воспринимаю заявления Николетты о моем ужасном поведении и его последствиях для здоровья и светской жизни матушки. Но то, что я услышал сейчас, настолько меня удивило, что я повторил:

– Люка видела меня в гробу?

Николетта ответила:

– Да! Вместе с этой ужасной бабой! Вы обнимались! Ты собрался на ней жениться! Предложил непонятно кому руку, сердце и свое имущество!

Не знаю, что произвело на меня большее впечатление: то, что я собрался связать себя узами брака или странное место для предложения руки, сердца и всего имущества.

– Сто лет не ходил на кладбище! – выпалил я помимо воли.

– А зачем тебе на погост? – неожиданно заинтересовалась маман. – Хочешь место себе купить?

– Ну вообще-то пока рано о могилке беспокоиться, – вздохнул я, – просто твои слова про гроб навеяли мысли о последнем приюте.

– Домовина стояла в буфете театра! Вы там нашампанивались, – заявила Николетта.

Замечательное словцо «нашампанивались» пролетело мимо моих ушей. А вот фраза про гроб в буфете храма Мельпомены в очередной раз меня потрясла, и я ввязался в идиотскую беседу.

– И как Люка могла меня узреть, если я встретил в театре Коку и Зюку?

Маменька прищурилась.

– Вава! Кока попросила Люку раскинуть карты.

– Люка – гадалка? – поразился я.

– Боже! Чем ты занимаешься на суаре, когда все обсуждают новости? – мигом стала еще злее маменька.

Я изобразил улыбку. Николетта после смерти моего отца, писателя Павла Ивановича Подушкина, долгое время пребывала в статусе вдовы. Но потом она весьма удачно вышла замуж за Владимира. Мой отчим очень богат и любит супругу без памяти. Похоже, он мазохист. Чем сильнее маменька давит на мужа, тем сильнее он ее обожает. Николетта теперь постоянно устраивает вечеринки, которые в ее кругу называются суаре. И сама без устали носится по гостям. Отчим терпеть не может сидеть за столом, угощаться крекерами и оливками, пить вино в дозе, от которой даже хомяк не окосеет, и чесать язык о чужие кости. Но он мужественно отбывает повинность. Увы, Владимир вынужден летать по стране, его предприятия находятся в разных городах. Когда муж отсутствует, честь сопровождать Николетту выпадает мне. А я очень давно, еще в детстве, научился сидеть с улыбкой на лице, кивать, издавать восклицания: «О!», «Прекрасно!», «Как интересно!», «Я с вами согласен!», и при этом не слышать ни слова из речей, которые произносят присутствующие, а думать о своем.