Память без срока давности - Агата Горай

* * *

Первые месяцы две тысячи второго не привнесли в мою жизнь ничего кардинально нового, и слава богу. Отсутствие каких-либо событий в моем случае – уже хорошее событие.

Я старалась не ссориться с родными и в школьных коридорах существовать невидимкой, но с приходом весны мой хрупкий мир в очередной раз разлетелся на тысячи осколков.

ШКОЛА

11 апреля 2002 года (четырнадцать лет, девятый класс)

На урок физкультуры я отправилась первой и заняла вакантное место у огромного дуба, возле которого начиналась площадка с турниками. Спрятавшись ото всех, я тихонько сижу и рисую, ожидая, когда прозвучит громкое: «Класс, стройся!» от учителя. Совсем скоро подтягиваются одноклассники, и я попадаю в ад.

– Скорее бы уже каникулы, я просто не могу больше делить одно помещение с этой уродкой, – ловлю я, но пока не понимаю, о чем речь.

Замираю.

– Это точно. Бедная, несчастная Лизонька… Тошнит уже от этого.

Сердце вздрагивает.

– Как по мне, для таких ущербных, как Кот, должны существовать отдельные школы. Безногие, безглазые, безрукие, косые, кривые, дауны и остальные, кого обделила жизнь, должны тусоваться с себе подобными, а не вызывать жалость у нормальных.

Мне хочется оглохнуть или уйти в одну секунду под землю, но я задерживаю дыхание и ловлю каждое слово.

– Нет, ну ее, конечно, жалко, но блин! Я уже не могу смотреть на этот ее глаз… А эти тряпки на лице… И уродская стрижка…

– Могу представить, что у нее под намордниками. Хорошо хоть ума хватает прикрывать свою рожу.

Лицо начинает пылать, а места, которые пострадали больше всего, оживают и будто кровоточат. Я не вижу этих великих ораторов, но угадываю голоса: Бородина Соня – рыжеволосая девица, возомнившая себя королевой красоты; Королек Аркадия – местная «Рапунцель», для друзей-товарищей просто Аркада, а иногда и Аркаша; Гаврилова Арина – особых примет нет, одна из одноклассниц; Журавлева Яна – овечка «Долли» – такая же курчавая и овца. Поскольку лучших подруг после Зои у меня больше не было, ни одна из этой стаи не являлась ни в прошлом, ни в настоящем близким мне человеком. Мы общались ровно настолько, насколько было принято общаться одноклассникам: смеялись на переменах, подкалывали друг друга, судачили иногда о моде и погоде, давали друг дружке списывать. Когда были детьми, иногда вместе играли в классики или резиночку, поле чудес или города, не более того. Возникает вопрос: кто вы такие, чтобы обсуждать меня и мою жизнь?

Медленно выхожу из своего укрытия. Обвожу взглядом сидящих на спортивном бревне, будто вороны на проводе, одноклассниц. Я не ошиблась, это действительно были голоса тех, о ком я подумала, только вот я не дождалась слов еще троих состоящих в этой же компании – Леры Шаховой, Наташи Ивановой и Лизы Шариковой. Могу только представить, что бы мне еще пришлось о себе узнать.

– Это на вас намордники нужно надеть, – прижимая к груди альбом, говорю спокойно и уверенно. Весь этот год я все время ждала чего-то подобного. Ну не могла я ошибаться, когда объясняла маме, ЧТО ждет меня в школе, просто не могла!

Все девчонки опешили, а Аркада с Ариной даже с бревна сползли. Шарикова и Шахова прячут глаза. Иванова нервно ищет поддержки на лицах вожаков – Бородиной и Журавлевой, которые самодовольно ухмыляются.

– Ой, кто это? А, это наша бедная Лиза. – Бородина всплеснула ладонями и оторвала свою гордость – большой зад – от бревна. – Сорри, мы не хотели… Хотя почему это? Еще как хотели, причем давно! Отвечаю за каждое свое слово: такие, как ТЫ, должны учиться с себе подобными, чтоб не травмировать нормальных.

Соня скрещивает на груди руки и вызывающе вскидывает подбородок, словно ожидая бурных аплодисментов. Высокая, фигуристая, голубоглазая, с копной огненных волос и вакуумом вместо души. У нее определенно завышенная самооценка, вот только ей неизвестно, что жизнь закаляет всех, а таких «обделенных уродов», как я, вдвойне.

Я притворно хохочу и делаю несколько шагов, сокращая расстояние между нами.

– А что ты подразумеваешь под словами «такие, как ты»? У меня что, пять рук? Может, я чешуей покрыта? Или у меня вместо волос змеи? Кого я травмирую? Кого ты считаешь «нормальными»? По-моему, у меня такой же комплект всех конечностей и внутренностей, а мозгами еще со всеми вами могу поделиться. Так почему это мое место в другой школе?

– Потому что ты уродка! – тявкнула «Долли», а остальные твари едва не зааплодировали.

– Вот тебе и ответ. – Бородина снова довольно ухмыляется.

Смотрю на высокомерную курицу и ненавижу ее за то, что она права. Ненавижу так, что, если б только мне хватило смелости, я бы запросто могла растерзать ее самодовольную рожу собственными зубами. Я бы с наслаждением впилась в ее идеально отшлифованное тоннами косметики лицо и вырывала бы ее плоть кусок за куском не хуже Буля. Я бы легко могла перекусить ей сонную артерию, но не стала бы этого делать, а оставила бы ее в живых. Я бы сохранила жизнь Бородиной не оттого, что великодушна, а совсем наоборот. Я бы упивалась ее болью и отчаянием, точно зная, что ее жизнь теперь тоже закончена, как и моя. Но я не животное и разум не позволяет мне переступить черту. Как учил Маркович, я продолжаю пользоваться речью.

– Простите меня великодушно, но вынуждена вас огорчить – в ближайшие два года я исправно буду радовать вас своим присутствием. Вне всяких сомнений, рядом со мной каждая из вас чувствует себя королевой, так что наслаждайтесь. И да, вам больше не придется ломать голову над тем, что скрывают мои «тряпки» или «намордники», кому как угодно, я откажусь от них.

Легким движением руки срываю с себя черную бандану с изображением клыкастой челюсти скелета.

– И пусть мой образ преследует вас и днем, и ночью. Наслаждайтесь, но задумайтесь о том, что злая собака может подстерегать за углом каждую из вас.

Сняв с лица не такой уж и большой кусок ткани, чувствую себя абсолютно голой. Стайка шавок растеряна, девицы немеют, бледнеют, а кое-кто, по-моему, даже собирается блевать, но я не хочу на это смотреть и с гордо поднятой головой покидаю не успевший начаться урок физической культуры.

Уже на следующий день, прямо посередине второго урока, директор школы вызвал меня к себе в кабинет и культурно попросил вернуть на место «платки» и «повязки». Я отказалась это делать, а законных прав принудить меня к этому у него не оказалось. Я видела, как глаза взрослого мужчины упорно избегают моего лица, и понимала – директор испытывает то же чувство брезгливости, что и его подопечные. Он теребил ручку, бесконечно перекладывал бумаги из одного конца стола на другой, что-то искал в ящиках стола – только бы не смотреть на меня. Никто не любит уродцев, и будь я на месте любого полноценного человека, скорее всего, я бы тоже сторонилась таких персонажей, коим являюсь сейчас сама.