Память без срока давности - Агата Горай

Так, из разряда «урода, обсуждаемого за спиной» я уверенно шагнула в «уродку, от которой откровенно шарахались все». В классе появилось на три парты больше обычного и только для того, чтобы каждый имел возможность сидеть от меня как можно дальше. Учебный год я заканчивала почти как Робинзон – на собственном острове: справа от меня, слева и впереди – пустующие места, позади и так никого не было – этот год я осознанно просидела на галерке. А еще, глядя на откровенное отвращение на лицах мальчиков, я лишний раз убеждалась в правильности собственных суждений: я сдохну старой девой. Спасибо Темирову, который подарил мне какой-никакой первый поцелуй.

Каждую секунду своей искалеченной жизни мне хотелось покончить с собой и со всем этим кошмаром одним махом, но это был бы для всех слишком щедрый подарок. Я знала, что сильнее всего этого, что выдержу удары. Больнее, чем первого января прошлого года, мне быть уже не могло. А еще время от времени со мной случались веселые истерики на фоне подростковых комплексов одноклассниц. Я никогда не мечтала подслушивать чужие жалобы на жизнь, но иногда это случалось, и в такие моменты в глубине меня что-то взрывалось. Я чувствовала внутри себя взрывы десятков фейерверков из дерьма и зависти. Угри на лице, скобы на зубах, редкая растительность на голове, лишние кило, дистрофия, лопоухость высшей степени, горбатый нос, большое количество веснушек, большой рост, маленький рост, кривые ноги, слишком узкие губы, отсутствие груди – для меня все это ничто, для одноклассниц, которых коснулось то или иное, – конец света. Мне хотелось прокричать каждой дуре прямо в лицо – да что вы знаете о недостатках?! Угри, зубы, уши, носы, губы и волосы, как и все остальное, легко можно исправить, это отнюдь не приговор. А вы пробовали избавиться от постоянного ощущения зубов на собственной шее и уродских шрамов во все лицо, нарастить нос и пришить кусок уха? Вешаться из-за лишнего веса, вскрывать вены из-за кривых ног, мечтать о смерти из-за отсутствия груди – вы серьезно? Зашей рот, накупи юбок подлиннее и сэкономь на покупке лифчиков – в чем проблема? Но слишком нежные подростки продолжают кончать жизнь самоубийством, оставив где-нибудь в родительской спальне записку: «Моя жизнь дерьмо, я урод и не хочу так жить». Да что вы знаете о том, что такое быть уродом, идиоты?

* * *

Девятый класс я с горем пополам закончила. Свой пятнадцатый день рождения успешно проспала за запертой дверью собственной комнаты. Первое и второе июня ничем не отличились, я продолжала торчать в четырех стенах, а третьего ко мне заглянула мама. Как оказалось, на открытый на мое имя счет кто-то пожертвовал приличную сумму, и теперь нам оказалась по карману заграничная клиника. Кем был этот человек, до сих пор не знаю, но искренне благодарна за такой широкий и щедрый жест.

Десятого июня я отбыла в Израиль. Сама. Без мамы, которой и без моего присутствия было чем заняться дома летом.

Я впервые летела на самолете. Для меня все было ново и удивительно: начиная с шума турбин, заканчивая сказочным видом из окна. У меня захватывало дух от приятных эмоций, и опускаться на землю вообще не хотелось. Время, проведенное в небе, стало для меня светлым пятнышком в моей мрачной земной повседневности.

Лето две тысячи второго – это: белые стены, вежливые и внимательные доктора, хорошее медицинское обслуживание, вкусная еда, десятки прочитанных книг и четыре операции, одна из которых была офтальмологической.

Шестнадцатого августа я в последний раз рассматривала себя в зеркале израильской клиники. Заграничным врачам удалось привести в порядок мой левый глаз не только внешне, но и восстановить зрение. Теперь хотя бы верхняя часть моего лица выглядела почти так же, как прежде, но ниже дела обстояли не так хорошо. Приличная часть носа по-прежнему отсутствовала, что больше всего уродовало меня в целом. Зато шрамов заметно поубавилось. Точно не знаю, как и что именно делали со мной во время всех процедур, я была под наркозом, но рубцы на шее и левой щеке утратили свой пугающе-багровый цвет. Да, шрамы не исчезли, слишком глубокими были раны, но они хотя бы не полыхали на моем лице, будто рябина на снегу. Ухо вообще осталось не тронутым, как бы мне того ни хотелось – левая мочка заново не выросла. Не могу сказать, что чувствовала себя счастливой, но то, что я видела, определенно радовало.

По приезде мама устроила мне шикарный прием с воздушными шариками и тортом, на котором розовым кремом было написано: «С возвращением!» Клавдия тоже не осталась в стороне. Младшая сестрица самостоятельно смастерила гирлянду из цветных букв, вырезанных вручную из бумаги – «Добро пожаловать домой!». Было приятно, и я даже почти пустила слезу, почти. Никогда не была близка с сестрой. Может быть, у нас просто не было возможности: первые годы своей жизни Клавдия прожила в больницах, а потом мне была не интересна ее пусть не слишком здоровая, но хотя бы полноценная жизнь симпатичной девочки. В глубине души я ненавидела сестру и всячески пыталась уничтожить в себе это, но… Всякий раз как наши с Клавдией дороги на домашней территории пересекались, я видела в ней себя прежнюю: те же белоснежные локоны, та же синева глаз, милая улыбка на идеально гладком лице, которое я не могла уничтожить, вооружившись булавкой, как поступила практически со всеми своими детскими фотографиями. Клавдия была будто сделана родителями под копирку, а я чувствовала себя бракованным экземпляром. Первый ребенок не удался – не страшно, у нас ведь есть отличный образец номер два. Как я могла подружиться с сестрой, если, будучи номером один, на ее фоне всегда чувствовала себя недочеловеком низшей пробы? Она ни в чем не виновата, я это понимала, но не могла заставить себя полюбить свою младшую копию. Да и Клавдия никогда не горела желанием сблизиться со мной. Я, наверное, была для нее кем-то наподобие морского черта, уникальным внешним видом которого легко можно восхищаться, глядя на его фотографии, но жить с ним бок о бок – противно.

Дома все осталось по-прежнему, разве только отец, наконец, исчез из него, что ничуть не отразилось ни на маме, ни на Клаве. В доме стало чище, исчезли разбросанные повсюду носки и бутылки, и в кои-то веки не воняло перегаром. Все остальное осталось на своих местах. Вроде и не было у нас этого «отца» никогда. А наш старенький диван выиграл больше всех! Еще бы, по вечерам он теперь мог дышать свободно, стокилограммовая туша больше не продавливала его и не вытирала о него перепачканные в чипсах или куриных крылышках руки, а еще на нем больше никого не трахали.

Я не понимала тех детей, которые растут в неполных семьях и жалуются на «недолюбовь» со стороны отсутствующей половины. Такое впечатление, что дети матерей-одиночек перефантазировали на тему идеального семейства, которое обязательно должно быть сказочным, имейся в их жизни папочка. Им, скорее всего, никто не объяснил, что присутствие в доме крепкого мужского запаха, разбросанных повсюду носков и инструментов (молоток в кухонной мойке, или болгарка на диване в гостиной, или рассыпанные по веранде гвозди, смиренно ждущие своей очереди быть когда-нибудь заколоченными в долбаный трухлявый пол) и постоянное наличие на диване в гостиной полупьяного тела не делают жизнь ребенка счастливее. Так что вся наша семья, в особенности мама, даже не помышляла горевать, а дружно перекрестилась.