Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов - Эдуард Буйновский

Приближался 1960 год. Мы небольшой компанией решили встретить этот праздник в Плесецке, у нашего приятеля Володи Жадаева, который снимал комнату у одной старушки. Ну, закупили, что положено, каждый наметил для себя даму сердца, которая должна разделить с ним праздничное застолье. Поработал в этом направлении и я. Как-то, прогуливаясь по проспектам и бульварам нашего «северного Парижа», я познакомился с симпатичной девушкой по имени Лариса. Основываясь на своем богатом в этой области жизненном опыте, я попытался пойти по проторенной дорожке — поискать что-либо типа портвейна с названием «Лариса». Как ни странно, в близлежащей округе любовного напитка с таким эротическим названием не было, а до Москвы далековато. Пришлось так, на словах, через туманные намеки и обещания просить Ларису составить мне компанию на нашем импровизированном новогоднем балу. Согласилась. За два дня до Нового года, 30 декабря, на разводе Кепов, как всегда, раздавал указания и ставил задачи перед личным составом. Закончил эту процедуру он следующей пламенной речью: «Ну а теперь я вас всех поздравляю с наступающим Новым годом. Желаю встретить его тепло и радостно в кругу своих друзей и близких. Новогоднюю ночь с подчиненным личным составом проведет лейтенант Буйновский, которого я отпускал домой на октябрьские праздники. Прошу расходиться». Все разошлись, а я один остался стоять как вкопанный и с открытым ртом. Опять Кепов поставил передо мной трудноразрешимую задачу: что делать? Куда бежать? Кому жаловаться? Как достойно ответить Кепову, которого, кстати, и след простыл. Что ж, я действительно ездил на праздники в Москву, но при этом не давал никаких обещаний, что за это буду веселить наших солдат в новогоднюю ночь. Прикупил меня мой бывший дружок. Мысленно трансформировав Кепову все, что я о нем думаю, я стал лихорадочно прикидывать, как достойно выйти из сложившейся ситуации. Прежде всего, я договорился с ребятами, чтобы они не все съели и не все выпили до моего прихода, а оставили мою законную порцию. Обещали. Сложнее с Ларисой. Хватит ли у нее силы воли и комсомольской выдержки, чтобы дождаться моего прихода. Как поведут себя друзья-товарищи? Печальный тюратамский опыт подсказывает мне, что на них надеяться особо не приходится. С такими печальными мыслями 31 декабря в 23 часа 45 минут я построил в казарме личный состав нашей команды, поздравил их с Новым годом от имени ЦК КПСС, Совмина СССР, ВЦСПС, ЦК комсомола и лично от товарища капитана Кепова (пусть шампанское попадет ему не в то горло!). После боя курантов я разрешил молодым ребятам немножко повеселиться, попеть и поучаствовать в атракционах. Помню только один — на веревке развешаны на ниточках сладости. Жаждущий получить конфетку с завязанными глазами с помощью ножниц пытается это сделать. Кому-то повезло. Но мысли мои были далеки от этого бурного веселья. Где-то уже через полчаса после Нового года мне удалось утихомирить своих подопечных и уложить их спать. Выполнив эту печальную миссию, я побрел к себе под крышу монтажного корпуса, где мои оставшиеся немногочисленные коллеги (такие же неудачники, как и я) тихо-мирно встречали Новый год. Хорошо помню утро первого дня 1960 года. Прекрасный солнечный денек, легкий морозец, все покрыто чистейшим, искрящимся на солнце снегом. Автобус в Плесецк будет ближе к вечеру, поэтому я не придумал ничего лучшего, чем встать на лыжи и по свежему снежку побродить по близлежащим опушкам. В лес не углублялся, боялся, что встреча с волками может нарушить мои вечерние планы. Вечером же на крыльях любви и надежды примчался на бал к Володиной старушке. Скажу коротко — ребята не подвели, Лариса держалась стойко. И снова жизнь прекрасна! Праздник продолжается!

Милый Кепов! Если доведется тебе прочитать эти строки, не обижайся и не суди меня строго. И двое суток ты мне конечно влепил, и в Москву не отпускал, и Ларису чуть из-за тебя не потерял. Все это было, и против исторических фактов не попрешь. Но все это было не так уж трагично. Где-то я чуток сгустил краски, где-то преувеличил, а где-то приукрасил. Это так, для красного словца. Так уж получилось, что наши с Анатолием Кеповым жизненные пути и наша служба кроме Севера дальше нигде не пересекались. Но память моя хранит воспоминания о нем как об исключительно честном, порядочном, интеллигентном человеке и все-таки справедливом командире, верном, отзывчивом друге и просто хорошем человеке! А пару лет назад мне вдруг звонок. Кепов! Прочитал, мол, в Интернете твои воспоминания, давай встретимся. Лихорадочно мыслю: к чему бы это? Просто так или для разборки? Я предложил встретиться и посидеть где-нибудь в кафе. Нет, сказал Анатолий, давай на улице. Я забеспокоился — бить, что ли, собирается? Напряженно жду его около своей машины, уточнив, на всякий случай, местонахождение монтировки. Дело обошлось без драки. Часов пять мой ростовский дружок рассказывал мне о своем житье-бытье, о невзгодах, которые выпали на его плечи, сетовал, что я веду спокойный пенсионный образ жизни, и удивлялся, что не встречал меня на баррикадах у Белого дома. Я уж сам стал спрашивать про мои воспоминания. «Нормальные», — коротко ответил Кепов и продолжал активно агитировать меня вступить в ряды макашовцев, при этом читая выдержки из трактатов и книг, которые он привез с собой. Я был согласен на все, только чтобы он отпустил меня домой. Вот такой мой однокурсник, товарищ и командир Анатолий Никитьевич Кепов!

Где-то с декабря 1959 года наша часть начала готовиться к ответственному мероприятию — контрольному пуску ракеты. Сложная, большая работа. Военными строителями и промышленностью построен огромный комплекс зданий и сооружений, проложены заправочные и топливные коммуникации, развернуто техническое и стартовое оборудование. Это все мы будем эксплуатировать. А пока все это нам, будущим хозяевам, нужно изучить, освоить, понимая при этом, что у тебя за спиной уже не стоит Саша Поцелуев, который в любой момент может предотвратить твои неправильные действия.

В подготовительных работах по обеспечению пуска ракеты принимали участие многочисленные представители различных промышленных организаций и заводов, среди которых были и специалисты института Николая Алексеевича Пилюгина, где я когда-то проходил двухмесячную стажировку. По роду своих небольших, но ответственных служебных обязанностей мне приходилось контактировать с «пилюгинцами» и с представителем Минобороны на этой фирме — подполковником Михаилом Наумовичем Брегманом, явно не донским казаком, но человеком симпатичным, интеллигентным и, естественно, умным. Вот с ним-то я и заговорил впервые о возможном моем переводе в Москву, в представительство заказчика при организации Пилюгина. Михаил Наумович, пообщавшись со мной по делам чисто техническим, понял, что я в системах управления ракет что-то соображаю, и сразу же положительно среагировал на мою робкую просьбу, но с одним лишь условием, что меня отпускает мое командование. А вот в этом самом «но» и была загвоздка. Генерал Григорьев только что издал приказ, категорически запрещающий обращаться к нему с просьбой о переводе в другое место службы (как правило, в Москву). У меня, как я полагал, были достаточные аргументы, которые позволили бы мне хотя бы записаться к нему на прием. Во-первых, я сам, по собственной инициативе попал в эту часть. Не очень что бы уж так убедительно и безотбойно, но все же. Вторая причина более веская. В 1957 году отца, 42-летнего полковника Генштаба и участника войны, увольняют из армии, хотя ему осталось дослужить до законных 25 лет каких-то полтора года. А по тем временам 25 лет выслуги — это и приличная пенсия, и ведомственная поликлиника, и другие материальные блага. Уйти из армии и устроиться на «гражданке» кадровому военному в 42 года, когда у тебя за плечами только довоенные курсы бухгалтеров-экономистов, военно-политическое училище, две войны и военная академия — это, я вам скажу, дело не простое. К месту будет вспомнить, когда приблизительно в такой же ситуации, но только лет так через сорок, ко мне (я в эти годы работал в институте Министерства иностранных дел) устраиваться на работу пришел 42-летний полковник, только что уволившийся из рядов армии. По его анкете он имел высшее техническое (Московский авиационный институт), высшее военное (Военная академия связи), высшее экономическое (Школа бизнеса при Академии экономики) образование. Свободно владеет английским языком, профессионально знает компьютер с современными программными продуктами. Я, конечно, готов был сразу же взять его на работу. Но не тут-то было! Хотя и престижная работа в этом ведомстве, но платят мало. Парень знал себе цену: пошел куда-то в коммерческую структуру. Да! Это тебе не полковник с довоенными курсами плановика. Другие времена — другие потребности и возможности. В общем, положение в нашем семействе в те годы было не из радостных. Оторванный от дома, я очень переживал за своих родных. Мне казалось, будь мы вместе, то если не материально, то уж морально нам точно было бы легче. Но как с этими нашими семейными бедами и проблемами идти к Григорьеву, у которого своих забот полно, я не знал, боялся и не решался. Первое время после увольнения отец был настроен еще более менее оптимистично, но по мере того как полковничьи запасы исчерпывались, а подходящей работы так и не было, все мы пришли в уныние, в котором и находились вплоть до начала 1960 года. Что делать, записался на прием к Григорьеву. Шел как на плаху, не очень надеясь на положительный исход. Михаил Григорьевич встретил меня довольно-таки любезно (мне явно повезло — видно, у него было хорошее настроение), про ГУМ впрямую не говорили, но по ходу разговора я понял, что это наше совместное посещение демонстрационного зала он помнит, вспомнили о встречах в Генштабе с моим отцом, спросил, как он. Ну, тут я ему с надрывом в голосе и рассказал о наших семейных бедах. Он воспринял мой сбивчивый рассказ с пониманием и… отпустил меня к моим родителям в Москву. Спасибо ему за это! Спустя некоторое время после того, как вопрос о моем переводе был окончательно решен, отец написал Михаилу Григорьевичу большое благодарственное и очень проникновенное (а это он умел) письмо. Больше судьба меня не сводила лично с генерал-полковником Григорьевым — первым заместителем главкома Ракетных войск стратегического назначения, но с подполковником Олегом Григорьевым мне пришлось послужить. Я всегда относился к нему с внутренней симпатией и добротой как к сыну человека, так повлиявшего на мою судьбу.