Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души - Джеймс Холлис

Ее взрослое поведение целиком было «логическим» проявлением ее индивидуального мифа, когда мир видится сквозь призму утраты и оставленности. И все же ее душа пыталась обратить на себя ее внимание и продолжала искать пути к исцелению. Однажды Берта увидела сон: она в своей комнате, и в эту комнату входит ведьма, крадет ее куклу и выбегает на улицу. Даже во сне Берта понимает, что кукла – это ее «внутренний ребенок». Она догоняет ведьму, предлагая за куклу любой выкуп, какой только та захочет, лишь бы вернуть себе это дитя. Ведьма смеется и убегает.

Когда же она снова догоняет ведьму, та требует он нее исполнить три задания как выкуп за ребенка. Задания эти таковы: заняться любовью с толстяком, выступить с лекцией в университете и еще раз съездить в Германию и пообедать там с приемной матерью. Эти задачи на символическом уровне представляют собой высший уровень теневой работы, который требуется проделать Берте, чтобы выкупить свою индивидуальную историю и вернуть себе более жизнеутверждающее настоящее.

Злодейка, персонификация архетипической раны, в данном случае – это, конечно же, ведьма. Ее драматическое ночное появление воплощает отношение Берты к ее телу – вместилищу всего природного, ближе всего находящегося к дому и к другим людям, если принять во внимание тот факт, что основные люди ее детства «покинули» или унизили ее. Таким образом, заняться любовью с толстяком – это означает подружиться со своим телом, риск согласиться на взрослые двусторонние отношения и проявить свою сексуальность (у нее не было по-взрослому близких интимных отношений). Чтобы прочитать лекцию в университете, потребовалось бы преодолеть защитную социофобию, представив свои таланты и свою индивидуальность на всеобщее обозрение. Вернуться в Германию, да еще и ради обеда, иначе говоря, источника живительных сил, со злой мачехой – это означало мобилизовать всю свою взрослость на задачу противостояния мачехе и на исцеление архаической раны. Как это ни печально, и во сне, и в сознательном размышлении о нем Берта приходит к выводу, что ведьма, архетипический образ украденного материнства, просит от нее слишком многого. Ей суждено быть вечно прикованной, казалось Берте, к своему застойному настоящему, своими же защитами от травматической, полной одиночества истории.

Все мы по ходу жизни попадаем в застойные места, которые не дают нам двигаться дальше. Некоторые из них очевидны настолько, что в канун Нового года мы обещаем себе оставить их в прошедшем году и начать новую жизнь, правда, не всегда с успешным результатом. Другие не столь заметны и раскрываются только в наших ежедневных рефлективных реакциях на повседневность. В этих застойных местах, если внимательно их исследовать, прослеживается некая невидимая нить, которая тянется обратно к какому-то архаическому страху, всепоглощающему для ребенка и по-прежнему наделенному остаточной энергией, чтобы пугать и даже полностью «выключить» взрослого. Проработать этот страх, каким бы он ни оказался, реальным или нереальным, – это теневая задача, которую психопатология повседневной жизни выводит на поверхность и ставит перед каждым из нас. Пример этой архаической дилеммы можно увидеть во всеобщей одержимости диетами, на которые приходится большая часть наших решений начать новую жизнь. На первый взгляд, кажется, что нужно лишь поменьше есть, но мы постоянно соскальзываем к старым паттернам поведения, и наши килограммы возвращаются. Откуда берется этот архаический страх, что еда – это тайный «подкуп»? Подобный парализующий страх, если попытаться осознать его, приводит к вопросу: «Если я этого не съем, то что же тогда подкрепит меня?» И, не желая оставаться без эмоциональной подпитки, мы будем переносить наши психологические потребности на материальные, и наши килограммы как были, так и останутся на прежнем месте.

Вот в чем парадокс исцеления наших многообразных патологий – освободиться от них можно, лишь постоянно оказывая внимание и уважение тому, о чем они говорят нам. Ведь в конечном итоге нам так не хочется верить в то, что жизнь наша управляется программами других людей, или страхом, или нашей защитной реакцией на то и другое. Мы хотим быть такими, как мы есть, и теми, кто мы действительно есть. В «психопатологии повседневной жизни» мы приглашены открыто противостоять значительной части индивидуального теневого материала. Даже если для этого потребуется снова посетить травмирующие места, более дифференцированные отношения с нашей психологической сложностью шаг за шагом будут открывать для нас более широкую жизнь. Когда мы не вглядываемся внутрь себя, что-то внутри нас тем не менее продолжает смотреть на нас, неприметно принимая за нас решения. Мы хотим уважать наш «патос» – наше страдание, но при этом не впадать в пассивность или патетику.

Том и Салли ежедневно грызутся между собой, оскорбляют друг друга и семьи своих родителей и уже давно отчаялись получить то, к чему так стремились когда-то. И разве мало других семей, в которых проигрывается эта или подобная динамика? Все мы говорим, что высоко ценим личные отношения, но почему же столь многие из них оказываются разбитыми?

Кажется, куда ни пойди – Тень повсюду следует за нами. Семейная жизнь – словно минное поле: невозможно перейти его, не напоровшись на растяжку. Да и кто из нас вообще полностью свободен от смешанного мотива? Кто из нас вообще может быть в неманипулятивных отношениях с другим человеком? Кто из нас достаточно сознателен для того, чтобы сдерживать врожденный нарциссизм и его теневые программы, достаточно силен, чтобы признавать неприятные истины о себе, чтобы раз за разом не подавлять их, и настроен на то, чтобы проработать их ради необременительных отношений с другим человеком?

В каждом напуганном, жаждущем внимания ребенке мы видим нашу глубокую человеческую сердцевину – жадную, голодную, эмоционально нуждающуюся, настойчивую, неизбежно нарциссическую. С этим ребенком мы никогда не расстаемся на протяжении всей жизни. Единственный вопрос только в том, насколько значима его роль в ежедневном танце Я и другого человека? И удалось ли кому из нас избежать глубокой жажды заботы, насыщения и безопасности? Тони Хогланд в стихотворении «Что нарциссизм значит для меня» признает, что даже в наши взрослые годы «глубоко внутри несчастья / повседневной жизни / продолжает кровоточить любовь»[48]. В самом деле, насколько мы вообще удаляемся от этого глубоко ранимого Я с его нарциссической программой? Как можно по-настоящему полагать, что оно исчезнет просто потому, что теперь наше подросшее тело играет большую роль на большей сцене? Поэт Делмор Шварц иллюстрирует этот парадокс, называя свое тело с его настойчивыми требованиями «грузным медведем», повсюду следующим за ним, теневым зверем, который настойчиво сует свой нос в отношения с любимым человеком: «Без этого медведя и шагу не ступить»[49]. Этот неуклюжий медведь повсюду преследует его и нас вместе с ним, «во сне скуля, когда приснится мир из сахара».