Толмач - Родриго Кортес

– А что им надо? – старательно скрывая нервную дрожь, выдавил Загорулько.

– А что тебе надо? – перевел Курбан.

– Я хочу знать, правда ли, что русские хотят построить свою дьявольскую дорогу на нашей земле, – с вызовом поинтересовался монгол.

Курбан перевел.

– Скажи им, что наш царь договорился с Ее Величеством китайской императрицей, – сглотнул начальник отряда.

– Русские договорились с Орхидеей, – назвал, императрицу истинным, безо всяких титулов, именем Курбан.

– С этой старой шлюхой?! – возмутился монгол и повернулся назад, к своим. – Вы слышали?! Она отдала нашу землю орусам!

Горы отозвались возмущенным рокотом.

– Это не навсегда, – попытался объяснить суть дела Загорулько. – Речь идет о взаимовыгодной аренде…

– Убить их! – зарокотали горы, и Курбан уже видел: требование русские понимают и без перевода.

И тогда он поднял руку.

– Ты сказал, что это земля хунгузов?

– Всегда так было, – гордо выпятил подбородок монгол.

И тогда Курбан сунул руку за пазуху и вытащил бабушкин амулет.

– Клянусь честью моей семьи, вся эта земля принадлежит мне, – веско произнес он и подъехал поближе – так, чтобы потомок Хунгуз-хана мог рассмотреть семейную реликвию.

– Гурбельджин? – охнул монгол. – Ты из рода Гурбельджин?!

– У тебя хорошие глаза, – констатировал Курбан.

Чующие, что вся их судьба болтается на волоске, русские напряженно ждали, а монгол все никак не мог поверить своим глазам.

– Ты не можешь быть хозяином этой земли, – вдруг усмехнулся он. – И ты сам знаешь почему.

– Хочешь убедиться, что могу? – возразил Курбан, пришпорил лошадь и подъехал совсем близко.

Не слезая с коня, он расстегнул ватную куртку, задрал рубаху до подбородка, развязал шнурок на широких штанах и приспустил их до самого седла. И тогда китайцы растерянно переглянулись, а монгол побледнел и склонил голову.

– Прошу прощения, Ваше Величество.

* * *

Все это было похоже на сон: только что хотевшие, да и вполне способные перестрелять их всех бандиты тихо, без единого слова растаяли в зарослях молодого кедрача, и как только звуки копыт их маленьких мохнатых лошадей окончательно стихли, пошел снег.

Огромные белые хлопья полетели на черную мокрую землю, и в считаные секунды она вся стала пронзительно белой.

– Что ты ему сказал? – с немыслимым облегчением выдохнул Семенов.

– Что он им сказал? – загомонили казаки. – Что… что… что им… сказал?..

– Правду, – усмехнулся Курбан и туго затянул шнурок на штанах. – Они ведь здесь – почти все – от Хунгуз-хана род ведут.

– От Чингисхана? – на китайский манер исказил имя полководца подъехавший Загорулько.

Толмач кивнул.

– Дикие люди. Но старый закон помнят.

Так ничего и не понявшие казаки, не теряя времени, пришпорили лошадей, чтобы как можно быстрее вырваться из этого жуткого и опасного – случись драться – места. И только Семенова услышанное зацепило.

– Ты хочешь сказать, они помнят самого Чингисхана? – повернулся он к этому странному тунгусу.

– Они – его кровь, – пожал плечами Курбан.

– А ты?

– Я – нет, – презрительно скривился толмач. Семенов растерялся. Он привык считать, что здесь, всего-то в полутысяче верст от Халха-Монголии, Чингисхана почитают все – вплоть до обожествления.

– Но ты же о нем тоже знаешь? – заинтересовался он. – Расскажи.

Курбан горько усмехнулся и покачал головой.

– Он не стоит памяти, ваше превосходительство.

* * *

Курбан и впрямь считал, что Хунгуз-хан не стоит памяти, хотя именно с этим человеком всего теснее и всего больнее была связана история его собственного народа.

Когда-то это знал каждый житель земли богатыря Манджушри, но теперь лишь немногие помнили, что в те давние времена родство у здешних племен шло по матери и жених, пройдя ряд непростых испытаний, переходил в род невесты – если, конечно, мужчины рода невесты сочтут его достойным побратимства.

Поэтому отцу будущего «властелина вселенной» несказанно повезло, когда сильный и богатый род Алан, ведущий свое начало от самого Ата-Улана, принял его к себе в качестве нового мужа одной из вдов. Собственно, только поэтому Темуч-Эджен – или, как называли его китайцы, Темучжин – и получил право зваться этим славным именем угодий рода своей матери – «Исток трех Эдженов».

И уже тогда, в самом начале, стало ясно, что Аланы пригрели у теплой материнской груди племя змеи. Темучжин начал жизнь с немыслимого преступления: дождавшись, когда оба его единоутробных брата останутся без оружия, он припомнил им детские обиды, вызвал на ссору, расчетливо расстрелял из лука и стал старшим сыном в роду.

Темучжина не казнили лишь потому, что в нем текла та же кровь, что и в убитых им братьях, – священная кровь одной из женщин рода Алан. Великое небо, как же горевала мать! Но сердце – не камень, и она стала заботиться о тех, кто остался, а о непутевом Темучжине даже более других. Сосватала сына за девушку из сильного рода Борте, и снова Темучжин разбил ее сердце – попал за преступление в колодки – на долгих одиннадцать лет.

Понятно, что женщина из рода Борте не могла, да и не хотела ждать неудачливого колодника, и когда ее бывший муж вернулся, она уже воспитывала сына – Джучи. И вот на его жизнь Темучжин посягнуть побоялся – род Борте отомстил бы чужому по крови колоднику без малейших колебаний.

С той поры Джучи и стал главной занозой в черном сердце Темучжина, и лишь спустя много лет, когда Джучи вырос и мог по все тем же законам крови претендовать на куда более высокое, чем у приемного отца, положение в роду, Темучжин отыскал выход.

Решение было весьма эффективным; он просто заявил, что Джучи рожден от него, и этим сразу же сбросил большего, чем он сам, пасынка на один уровень со своими детьми. Многие знали, что это ложь, но связываться с мелочным и мстительным Темучжином к тому времени уже не рисковал никто.

Пожалуй, именно тогда Темучжин и понял, что для успеха вовсе не нужно исполнять законы родового братства; главное, делать вид, что ты их исполняешь, а еще лучше – уметь ими манипулировать. И первым делом он напросился в аньды к своему самому опасному, не раз бившему его в бою противнику – Чжамухе.

Обряд братания прошел по всем правилам. В знак любви и верности Темучжин опоясал Чжамуху золотым поясом и позволил надеть на себя точно такой же. А затем на южном склоне Хулдахаркуна, что находится в урочище Хорхонах-чжубур, они устроили пир по случаю побратимства, плясали и веселились, а ночью, по обычаю, легли под одно одеяло и, не нуждаясь ни в женщинах, ни в козах, провели в любви и согласии один год и еще половину другого. По крайней мере, именно так это выглядело со стороны…