Тайна озера Кучум - Владимир Топилин

Загбой в напряжении: скоро, очень скоро он увидит открытое место, где ещё никогда не был. При передвижении не пропускает ни единого следа, что мог бы заинтересовать его пытливый ум. Опавшие хвоинки, сломанные веточки, сбитая кора, редкие следки. Загбой видит всё, ничто не уходит от его острого глаза. И чем выше он поднимается в гору, тем больше и чаще его захватывает удивление. Он замечает, что вопреки правилам глубокий снежный покров покрывает всё больше собольих следков. Если там, внизу, в долине встречались только редкие стёжки хищников, то здесь, ближе к гольцу, их становилось всё больше и больше. Загбой знал, что в данное время года большая часть зверьков спускается с белков вниз, где меньше снега, легче найти добычу, и, наоборот, весной поднимается в горы. Если бы кто-то сказал ему об этом, он бы вряд ли поверил. Но не верить своим глазам невозможно.

Вначале это были парные, единичные стёжки, идущие снизу вверх, на голец. Потом стали попадаться небольшие тропки. За ними — переплетения чёток во всевозможных направлениях. Кто-то из зверьков гонялся за другим, выгоняя чужака со своей территории. Второй строго ограничивал свой путь в гору. Третий просто прогуливался, разогревая затекшие мышцы во время отдыха. Следы были старые, недельной давности, и совсем свежие, вечерние, ночные и утренние. Загбой понимал, что за хорошую, бесснежную погоду такое количество следов могли оставить три-четыре аскыра. Но охотники поднимались в перевал уже больше двух часов, а следов становилось всё больше и больше.

Пружинистый Чабой пытался тропить парные чётки, ползал по глубокому снегу от дерева к дереву, досадно поскуливал, однако сделать невозможное не мог. Не время эвенкийской лайке гонять полосатого хищника. А вот и следы росомахи. Маленький медвежонок тоже потянул в гору, как будто там для него были припасены лакомые кусочки. Возможно, так и было, потому что росомаха всегда возвращается к старым костям когда-то добытого ею зверя.

И вот наконец-то выход на плато. Первые признаки — просвет между деревьями, крутая гора становится пологой, а в однообразный пихтач врезаются кряжистые, низкорослые и лохматые подгольцовые кедры.

Сам Кучум возник резко, неожиданно, как грозный хозяин своей вотчины, строго задающий законный вопрос: «Зачем пожаловали?» Он проявился хаосом скалистых нагромождений, снежных надувов, серых пятен выдуваемого ягельника и приземистых, ползучих кедров. Вот он, рядом, во всём величии, могуществе и красоте. До него какой-то километр или чуть больше. Впрочем, расстояние в горах сокращается в несколько раз. То, что кажется близким — чтобы дотянуться, стоит только протянуть руку — потом всегда убегает вдаль. Лицевая сторона гольда, перед которой стоят Загбой и Асылзак, ограничивается вертикальным, недоступным каньоном, задутым снегом. Его высота шокирует: от подножия до двуглавой вершины около двухсот метров или даже более. Поражает протяжённость в длину. От этого весь Кучум кажется грандиозным. Чтобы увидеть пики, приходится придерживать шапку на голове, иначе она упадёт. Где-то сзади должен быть ещё один пик. Загбой знает это, потому что видел Кучум со стороны. Но его заслоняет высота.

Слева от охотников покоится более низкий Часки. Он также занесён снегом. Со стороны Кучума на плато обрывается пологий каньон. Задняя сторона гольца пологая. Вершина Часки округлая, плоская, как голова медведя, и обращена в сторону своего могучего собрата. Возможно, миллионы лет назад, во времена поднятия земной коры, Кучум и Часки были единым целым, одной огромной горой. Но позже, во время разломов и вулканических извержений, невидимая, могущественная рука разделила, раздвинула каменную плоть, проложив между ними глубокий, длинный каньон. Ещё позже неукротимое время, огонь, вода сгладили каменные складки. Ветры нанесли плодородную почву и превратили разлом в благодатную альпийскую долину.

Вот и сейчас перед глазами Загбоя и Асылзака предстало ровное, с небольшими увалами к центру поле, низкорослые кедровые колки, чередующиеся с альпийскими лугами. Конечно, в более благоприятное для жизни время, весной, летом и даже ранней осенью, пейзаж выглядит более интересно. Но в это суровое время — глубокий снег, чёрные камни, серый ягельник в сочетании с промозглым холодом и постоянными, пронизывающими ветрами — все выглядит более чем уныло, даже угнетающе.

Тут редко увидишь переходный след соболя. Здесь не стоит марал или сохатый. Разреженную тайгу облетает глухарь. И только лишь круторогий бродяга сокжой да стайки белоснежных куропаток в ясные, солнечные дни, под бодрящими лучами будоражат тишину своим недолгим присутствием. И с этим вполне мог бы согласиться Загбой, если бы не картина, представшая перед его глазами.

Всюду, куда бы ни падал взгляд охотника, он видел следы: бесчисленные чётки соболей, маленькие крапинки ласок, горностаев, колонков, отточенные цепочки лисьих пятаков, мохнатые цепочки росомахи и даже вытянутые рюшки волчьей стаи. Всё переплелось в единый, общий клубок горного царства. А почему и для чего на этом плато собрались все хищники тайги, Загбой не мог дать ясного ответа. Чтобы ответить на вопросы, следопыт пошёл вперёд, туда, где в глубокой чаше, под зимним покрывалом раскинулось большое белоснежное поле. Он не сомневался, что это горное озеро, образовавшееся давно на месте когда-то действующего вулкана. Таких под гольцами десятки, сотни, и в этом нет ничего удивительного. Так говорят русские.

Кажется Загбою, что здесь до сего дня живут герои легенды Мухоя: вот он, Кучум. Напротив него склонилась Часки. А между ними, под глубоким, снежным покровом и льдом притаился скованный юноша Хатовей. Всё вокруг молчит, словно угрожает. И как не поверить в легенды предков?

В голове эвенка проскользнула страшная мысль, которую он тут же прогнал прочь. Однако чем ближе они подходили к мёртвому озеру, тем настойчивее она стучалась в голову: «Вспомни, Загбой, как было. Это так, и от этого никуда не деться…» Следопыт поднял голову, посмотрел в небо: «Всё правильно. Так и есть…» Прямо над ними, широко раскинув чёрные, лакированные крылья, выдерживая потоки восходящего воздуха, завис огромный ворон. Как тяжкий крест, как печальный часовой судьбы, смотрел на людей сверху вниз. Вот ворон плавно дрогнул крыльями, отклонился в сторону, сделал круг, завис над головами охотников вновь. Загбой остановился. За ним встал Аеылзак, увидел вещую птицу, сорвал из-за плеча винтовку.

— Ча! Не стреляй, — упредил следопыт и уже тише добавил: — Это слуги Эскери.

Побелело лицо молодого охотника, тонкие губы посинели, глаза округлились, как у тайменя. Закрутил головой в поисках опасности. Однако крепится, старается казаться смелым.

Рядом насторожился Чабой, закрутил носом, зашевелил норками, напрягся пружиной капкана, осторожно подался вперёд. По поведению кобеля видно, что почуял зверя, но не соболя, а какого-то более крупного хищника. Стараясь не подшуметь добычу, кобель заюлил скользким налимом между кустов. По плотному, надувному снегу пошёл хорошо, утопая по лодыжку.

«Может, и прихватит зверя скрадом, если „сторож“ не выдаст», — подумал Загбой и искоса посмотрел на небо.

Но ворон выдал. Одиночно, редко заклекотал неповторимым, неприятным голосом, как будто по мёрзлой пихте ударили обухом топора. Предупреждающий крик разнёсся далеко по округе, раскатился над озером, отразился на отвесных скалах Кучума, вернулся назад. И тотчас впереди, у края озера, из-за большой кедровой колки стали подниматься чёрные блестящие птицы. Спокойно, не спеша, без крика, медленно, вальяжно, как и подобает настоящим хозяевам диких гор. Они не орали запо-лошным голосом, как это делают простые деревенские вороны при появлении человека. Они просто нехотя уступали место более разумному существу, который вторгся в их владения. Десять, двадцать, тридцать или все сто птиц, слетевшихся на небывалый пир со всей близкой и далёкой округи. Сделав круг почёта, вороны почтительно расселись на некотором расстоянии на вершинах кедров и так же, без лишней суеты, крика, стали с интересом наблюдать, кто бы это мог нарушить их покой в такой неподходящий час.