Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

А теперь он отводит тебя туда, где играет тихая музыка и танцуют люди. Но в этом помещении нет окон — только высокие дымчатые зеркала, и когда ты проходишь из одного конца зала в другой, то попадаешь в западню между двумя туманными зазеркальями, близнецами, смотрящими друг на друга, создавая бесконечные ряды сомнамбул в ложной бесконечности за стенами. Потом ты танцуешь с хозяином, он не может отвести от тебя глаз, ты же устремляешь безучастный взгляд в потолок. Боже, этот потолок! По сравнению с дизайном остального зала, где изгибы переплетаются и вьются до умопомрачения, поверхность над нами потрясает простотой, это плоскость бледно-голубого цвета без единого намека на завитушки. В своей чистоте она вызывает ощущение то ли бездонного озера, то ли неба, очищенного от облаков. Ты танцуешь в вечности, моя дорогая. И танец этот долог, ибо уже другой хочет перехватить тебя у нашего радушного хозяина и стать твоим партнером. И другой. Все они хотят тебя обнять. Все они увлечены твоей бесстрастной элегантностью, твоей осанкой, позами, как у замерзшей розы. А я лишь жду, пока все прикоснутся к твоему телу, столь полному животной притягательностью.

Наблюдая, я замечаю нежданного зрителя, смотрящего на нас сверху. За широкой аркой в конце зала находится лестница, ведущая на второй этаж. И там сидит он, стараясь высмотреть всех взрослых, его одетые в пижаму ноги свисают между дорических столбиков балюстрады. Я вижу, что он предпочитает классический декор, преобладающий в остальном доме. Со сдержанной ловкостью я оставляю публику на первом этаже и наношу визит на балкон, который оставил без внимания во время представления.

Тихо прокравшись по трем пролетам лестницы, пробравшись по коридору, покрытому белым ковром, я сажусь рядом с ребенком.

— Ты видел мое представление с дамой? — спрашиваю я его.

Он качает головой, рот крепко сжат, как нераскрывшийся бутон тюльпана.

— А ты видишь даму сейчас? Ты знаешь, о ком я говорю.

Я вынимаю сверкающую хромированную ручку из внутреннего кармана пальто и указываю вниз, где вечер идет полным ходом. С такого расстояния фигуру моей блистающей сирены толком не разглядеть.

— Так ты видишь ее?

Он кивает. Тогда я шепчу:

— И что ты думаешь?

Его губы размыкаются, и он беззаботно отвечает:

— Она… она мерзкая.

Теперь я дышу свободнее. С такой высоты она действительно кажется всего лишь «мерзкой», но никогда не знаешь, что может разглядеть острый глаз ребенка. И сегодня я шокировать детей не желаю.

— Слушай меня внимательно, — говорю я ему тихим, но не снисходительным тоном, уверившись, что внимание ребенка полностью приковано к моему голосу, а взгляд сосредоточен на сверкающей ручке.

Для маленького мальчика он ведет себя идеально, так как в таком возрасте разум и взгляд вечно так и норовят отвлечься. Он соглашается, что действительно довольно сильно устал.

— Теперь возвращайся в кровать. Ты заснешь через несколько секунд, и тебе приснится замечательный сон. И ты не проснешься до самого утра, и неважно, какие звуки будут раздаваться за твоей дверью. Ты понял? — Он кивает. — Очень хорошо. За то, что ты — такой покладистый молодой человек, я собираюсь сделать тебе подарок и даю эту прекрасную ручку из чистого серебра, которую ты всегда будешь носить с собой как напоминание о том, что на свете всё — не то, чем кажется. Ты понимаешь, о чем я? — Его голова двигается вверх-вниз, а на лице — леденящее душу выражение глубокой мудрости. — Тогда прекрасно. Прежде чем ты вернешься в свою комнату, я хочу, чтобы ты сказал мне, есть ли тут запасная лестница, по которой я бы мог уйти. — Он пальцем указывает в зал и налево. — Благодарю тебя, мой мальчик. Большое спасибо. А теперь отправляйся в кровать, и сладких тебе снов.

Секунду я стою, вглядываясь в веселое сборище внизу, где грубый смех и придурковатые танцы достигли апогея. Моя непостоянная сомнамбула, кажется, попалась в сеть вечеринки и забыла о своем хозяине. Оставила меня не у дел, непостоянная девушка без кавалеров. Но я не ревную. Понимаю, почему они забрали тебя. Они же не могут иначе, ведь так? Я сам сказал им, как ты прекрасна, как совершенна, и теперь они не могут тебе противиться, любовь моя.

К несчастью, они не смогли оценить лучшую часть тебя, предпочли затеряться в обмане грубых иллюзий. Разве я не показал этой благонамеренной публике твою ангельскую версию? И ты видела их реакцию. Им было скучно, они застыли в своих креслах, как сборище ничтожеств. Разумеется, чего ты ждала? Им хотелось смерти, хотелось боли. Всего этого яркого мусора. Они хотели целых возов агонии, кульбитов в огнях преисподней, прыжков ранимой плоти в мясорубку жизни. Они хотели пощекотать себе нервы.

И теперь, когда их веселое торжество достигло вершины, думаю, пришла пора разбудить эту толпу от гипнотического сна и ударить ей по нервам в полной мере.

Время для звонка.

Там, куда указывал мальчик, действительно оказывается запасная лестница, которая выводит меня в запасной коридор, запасную комнату и, наконец, к запасному входу. По этим проходам я добираюсь до обширного двора, где луна оттеняет силуэт сада, а вдалеке шелестит небольшой лес. Густой газон скрадывает мои шаги, пока я обхожу изысканный фасад дома.

Сейчас я стою на парадном крыльце, между высокими колоннами, под лампой, висящей на конце длинной бронзовой цепи. Я замираю на мгновение, смакуя каждую чувственную секунду. Безмятежные созвездия наверху понимающе мне подмигивают. Но даже эти глаза недостаточно глубоки, чтобы переглядеть меня, чтобы обмануть обманщика, наслать иллюзию на иллюзиониста. Сказать по правде, я очень плохо поддаюсь месмеризации, меня практически невозможно втянуть в рай Гипноса. Ибо я прекрасно знаю, как легко можно провести любого мимо этих сияющих врат, но лишь только вы окажетесь внутри, откроется потайной люк западни. И вы полетите вниз! Я уж лучше побуду слугой, слоняющимся за стенами Лабиринта Месмера, а не его обольщенной жертвой, неуклюже толкающейся внутри.

Говорят, что смерть — это великое пробуждение, выход из мистификаций жизни. Ха! Я вынужден засмеяться. Смерть — это свершение бренности, и — поведаю вам большой секрет — она лишь усиливает человеческое несовершенство. Разумеется, нужен большой мастер, чтобы раскрыть мертвые глаза после того, как их накрепко сшил Доктор Жнец. И даже после эти существа практически ни на что не годны. Как собеседники они чрезвычайно слабы. Не говорят ничего, кроме милых банальностей. Тем не менее польза от них все-таки есть, если только мне удается достать их неуклюжие формы из мавзолеев, госпиталей, моргов, медицинских школ или похоронных домов, куда я с большой изобретательностью проникаю. Когда на меня находит настроение, я рекрутирую мертвецов для представления. Они полностью лишены своей воли и превосходно исполняют все, что я им скажу. Правда, есть одна большая проблема: сделать их красивыми просто невозможно! А волшебников-то нет!

Но зато есть превосходные менталисты, необычайно умелые гипнотизеры. И тогда можно подсказать публике, чтобы она узрела в усопшей красавицу, ошибочно приняла ее за чарующую обольстительницу. Можно сделать хотя бы это.