В поисках Эдема - Джаконда Белли

— Синерия! — вздохнула Мелисандра. — Большой величественный город, еще древнее, чем Фагуас, сожженный и восстановленный несколько раз, разграбленный пиратами. Там родился мой дедушка. Я слышала столько историй о Синерии… Мне не верится, что я вижу ее своими глазами.

— А мне не верится, что ты впервые сюда попала.

— Когда войны стали постоянными, моя бабушка постановила, что надо перебраться на реку и ни ногой сюда больше не ступать. Думаю, что это было также уловкой, чтобы вынудить дедушку отказаться от поисков Васлалы. Последний раз они сюда приезжали, когда хотели разыскать следы моих исчезнувших родителей. Я, совсем маленькая, приехала с ними, но ничего не помню.

Мелисандра, казалось, резко потеряла всякий интерес к далеким огням города и прошла по террасе до того места, откуда было видно озеро. Рафаэль последовал за ней.

— У меня такое ощущение, что я еще на лодке, — сказала она. — Я спрашиваю себя, что чувствовали люди, когда раньше пересекали океаны на парусных судах.

— По крайней мере, в те времена существовала возможность открывать новые земли. А сейчас открывать уже нечего… — сожалел Рафаэль.

— В этом нам еще предстоит убедиться, — улыбнулась Мелисандра, глядя на него. — Я надеюсь открыть Васлалу.

— В одном из моих любимых стихотворений говорится следующее: «Бороться и искать, найти и не сдаваться»[13]. Поэт представляет себе Одиссея, уставшего после прибытия в Итаку, но вынужденного снова садиться на корабль и оставить любимую Пенелопу.

— Ты знаешь это стихотворение наизусть? — спросила Мелисандра.

— Вообще-то знал, но не уверен, что вспомню все. Уже давно я его не рассказывал… — Он неуверенно начал декламировать, продумывая каждую строку.

Рафаэль не помнил первые строфы в точности, но по мере приближения к финалу его интонация становилась все более уверенной, дикция более четкой, появилось больше экспрессии в словах. Мелисандра слушала его, закрыв глаза. Рафаэль закончил. Нежно тронул кончик носа девушки. Она открыла глаза.

— Сейчас уже никто не хочет уезжать из Итаки, — сказал Рафаэль.

— Может, именно поэтому тебя так очаровала идея с поиском Васлалы.

— Быть может. Мне сложно испытывать симпатию к тому, что заботит сейчас мое поколение.

— Очень красивое стихотворение, — сказала Мелисандра. — Ты не производил впечатление человека, который знает наизусть стихи. Ты заставил меня вспомнить о дедушке. Он постоянно цитирует поэтов. Я выросла на поэзии.

Они замолчали. Между ними возникла незримая связь. Мелисандра повернулась к Рафаэлю и спокойно взглянула на него.

— Мне холодно, — сказала она. — Уже поздно. Пойдем спать.

Он провел рукой по ее плечам. Мелисандра прильнула к нему, пока они направлялись к лестнице. Рафаэль прижал ее к своей груди. Потер ей спину, чтобы согреть. Его движения были нежными, почти братскими. В реках души Рафаэля полно дамб, но ей все больше и больше нравился его нежный взгляд. Когда они вернулись в комнату, он закрыл ставни, затем упал на один из матрасов, положил руки под голову, заговорил о чем-то. Она стояла и смотрела на него.

— Извини, мне надо раздеться, — сказала вдруг Мелисандра, начиная расстегивать молнию своих джинсов. — Ненавижу спать в одежде.

Сидя на другом матрасе, она развязала ботинки и, снова поднявшись на ноги, стянула джинсы до щиколоток, одним движением руки стащила их и аккуратно сложила. Оставшись в футболке, погасила свет и легла. Девушка надеялась, что Рафаэль будет искать ее в темноте, но он не двигался с места, тяжело вздыхая возле нее.

— Что-то у тебя не очень спокойное дыхание, — пошутила она.

— Я не знаю твоих привычек. Не знаю, надо ли здесь тоже сначала все обговаривать, обсуждать. Прости меня. Уверен, тебе покажется это странным, — бормотал он пристыженный, видя на ее лице выражение абсолютного непонимания.

Внезапно оба от всей души рассмеялись. Все еще продолжая смеяться, они срывали друг с друга одежду. Катались по полу, нежно и игриво целуясь, лаская друг друга, останавливаясь, чтобы отстраниться и посмотреть, прикоснуться, понюхать, провести языком по плечу, по впадине на шее, по глазам, ноздрям, мочкам, запястьям, изгибам рук и ног, по линии талии, позвонкам, лопаткам, по лбу, пупку, животу, лобку, по грудям. Они занялись любовью, удивленные, что их тела сливались в экстазе жестокости и нежности. Они что-то нашептывали друг другу. Слова у них получались наполненные любовью, даже им самим удивительно было их слышать.

Испытав оргазм, Мелисандра вдруг резко села на полу в позе йога, подняла руки и голову и, выгнувшись словно кошка, издала дикий, первобытный крик.

Завтра все скажут, что ночью слышали, как кричала Сегуа, женщина-призрак, которая бродит в поисках своих детей и зовет их, но лично мне показалось, что это был крик любви, — сказала Энграсия. — Не беспокойся и не двигайся с места, меня уже так давно никто не обнимал.

Моррис лег на подушки, и Энграсия снова устроилась на его единственной руке. Она никогда не позволяла ему ложиться в постель с металлическим протезом, как он ни заверял ее, что так умело с ним обращается, что она даже не заметит. Протез покоился на ночном столике. Моррис никак не соглашался расставаться со своей механической конечностью.

— А ты не думаешь, что, может, у кого-то возникли какие-то проблемы? — спросил он.

— Я уже сказала тебе, что это было, душа моя, — заверила его Энграсия сонным голосом. — Этой ночью единственный человек, у кого есть какие-то проблемы, это я. Я не хочу спать.

Она села на кровати и с силой потрясла длинной с проседью копной волос, доходивших ей до спины. (Днем она заплетала их в толстую косу.)

— Хочешь кофе? — спросила великанша, поднимаясь с постели и направляясь к столику, на котором стоял кофейник.

— Давай. Пользуйся мной. Неважно, что я почти глаз не сомкнул за всю неделю…

— Сон — это потеря времени, — ответила она, наполняя чашки и возвращаясь в кровать. — Единственное, чему я завидую у братьев Эспада, так это тому, что, согласно бытующей легенде, они никогда не спят, хотя я, конечно, надеюсь, что это всего лишь легенда. Сколько часов в сутки я спала в последнюю нашу встречу?

— Четыре.

— Хорошо. Сейчас этот минимум снизился до трех. Не слишком большой прогресс, но все же.

— Ну так тебе придется запастись терпением со мной. Потому что я сплю пять часов.

Энграсия была полностью обнажена. Ее тело, уже немолодое, но все еще крепкое и внушительное. Длинные и тонкие ноги поддерживали узкие бедра. Большими обвисшими грудями она трясла из стороны в сторону с той же непринужденностью, с какой встряхивала своей длинной шевелюрой. Моррису она всегда напоминала заблудившуюся амазонку. Он отчетливо мог ее себе представить обнаженной и смуглой, с ампутированной грудью, чтобы удобнее было носить лук и стрелы.