Скверное дело - Селим Ялкут

— Сами говорите, в больнице, нельзя беспокоить.

Берестова достала платочек и вытерла уголки глаз.

— Извиняюсь, — только и сказал Балабуев. — Может, воды? Ну, если захотите… Значит, весьма возможно, ваша родословная оттуда. Эх, у кого бы точнее узнать. Слушайте, ваш Плахов, как раз в те края направляется.

— Куда?

— В Турцию.

— А то Византия.

— Места те же. Волшебные. Ну, это я так к слову. Что же такое с Кульбитиным могло случиться? Вы и на похоронах были и далее, обменивались мнениями.

— Не знаю. Может, хулиганье…

— Может. А в музей вы последние дни не наведывались?

— Не была. Я же говорю, отец болеет.

— И всякие ваши рукописи, документы никуда не исчезали? Хоть батюшка всем этим ведал, но, может, слышали. Потому спрашиваю, портфель Кульбитина побывал в чужих руках. Что там было — неизвестно, а нашли мы его пустым.

— Не знаю.

— Батюшка знает, но не велено тревожить. — Отметил Балабуев вскользь.

— Очень прошу. — Взмолилась Берестова.

— Учту и поступлю соответственно. Хоть, сами понимаете, свет нужно пролить… Может, в рукописях что и было. Скажите, а сами вы Кульбитину ничего не передавали? Ни о чем не просили?

— Нет, ничего.

Но в голосе что-то дрогнуло, и Балабуев тут же взял след. — Потому что в журнале у покойного есть данные, будто он по вашей просьбе проводил некие исследования.

— Это личное.

— Личное? Может, посвятите меня. Учтите, все, что к делу не относится, из этого кабинета никуда. Ни гу-гу. На исповеди тайну не хранят, как у нас. Но если с пользой для раскрытия преступления, я должен знать.

— Сугубо личное. — Еще раз подтвердила Берестова.

— Даже намекнуть не хотите? — Балабуев все еще придерживался дружеского тона, но голос заметно отвердел. — Павел Николаевич на работе занимался, а вы говорите личное.

Берестова колебалась. — Потом, может быть. А пока не могу.

— Потом поздно будет. А сейчас это знаете, как называется? Сокрытие улик.

— Не могу.

Балабуев взял официальный тон. — Ну что же. Вот мой телефон. Надумаете, скажете. А пока прошу из города не отлучаться. Расписку с вас не беру. Рассчитываю на вашу сознательность. А отца вашего, с учетом сложившихся обстоятельств, придется побеспокоить.

— Не нужно.

— А как прикажете? Или мы по хорошему, можно сказать, по дружески. Или…

Пошла долгая пауза, за время которой Берестова успела осушить глаза и нос. — Отца к пересадке почек готовили. Взяли у меня в больнице анализ, как у возможного донора. И вот что…

Балабуев налил в стакан воды и предложил. — Выпейте, — но Берестова затрясла головой. — Оказалось, что я не то, что в доноры не гожусь, а еще… не отец он мне.

Тут и Балабуев удивился. По крайней мере, так это выглядело. — В лаборатории сказали, не гожусь. Как же так? Ведь родственники ближе всех подходят. А кто вам сказал? Никакие вы не родственники. Близкие люди, может быть. Но не биологические родственники.

— Ах, подлецы. Еще говорят, медицинская тайна. И вы Павлу Николаевичу отдали этот материал на проверку?

Берестова кивнула. — И Павел Николаевич подтвердил?

— Сказал, скорее всего ошибка.

— То есть отец он вам?

Помолчали. — Похоже, что так. — Протянул, наконец, Балабуев. — Видите, рассказали, и полегчало. Мало ли какая ошибка с медициной может случиться. Сколько угодно, мальчика с девочкой и то путают. А Павел Николаевич взял да и разобрался. Выпейте водички, выпейте. Зато расстаемся, довольные друг другом. А может быть еще встретимся. Не исключено. Давайте я вас до выхода провожу. Или такси? Пешком пройдетесь? Так даже лучше.

— Какого черта? — Сказал Балабуев, вернувшись в кабинет. Достал папку, перелистал, нашел нужную страницу. — Хорошо, что я отметил. Молодец, Балабуев. Нет мелочей и быть не может. Вот оно. Результат экспертизы отрицательный. Не отец он ей. Это точно. Чего было врать. Неужели, не хотел отца с дочкой ссорить.

В тот же день Балабуев наставлял Шварца перед отъездом, делился впечатлениями.

— Врет, а врать не умеет. Вот увидишь, будет она с Плаховым связываться. Присмотришь за ним в Стамбуле. Или в Константинополе. Не поймешь, чем мы тут занимаемся. Я у сына учебник истории взял за седьмой класс.

— Вы у Картошкина спросите. Он вам расскажет.

— Картошкин, Леня, нам для другого нужен. Это мы его должны учить. И научим, как уважать органы следствия. А теперь смотри, что получается. Кульбитин в тот день вел себя, как обычно. Задержался с утра по делам конференции, надо бы и там копнуть, но, похоже, не у кого. Вернулся в музей, хоть мог и не приходить. Чего, спрашивается? Плахова не было, если не врет, но не видели его. Из лаборанток — одна на конференции, другая сидела в музее, отвечала на звонки. Говорит, выглядел Кульбитин, как обычно. Но человек он сдержанный, понять трудно. После окончания рабочего дня задержался. Остался один, охранник при входе. Очень может быть, с черного хода кого-то впустил. Переговорили, гость ушел, а Кульбитин бросился куда-то с портфелем. И получил по голове. Не повезло человеку. И убили как-то очень грубо. Хоть могли и нам очки втереть, огнестрел на другие размышления наводит. А тут — и так, и эдак. Ладно, Леня, ты отправляйся. А мы тут с Картошкиным будем головы ломать… пока они целые…

— Вляпаешь ты меня, Сеня, в историю. — Говорил генерал Шемякин Семену Иосифовичу Заксу. — За полгода до пенсии вляпаешь.

— А что тебе, Толя, делать на пенсии? Не усидишь.

— И все равно, Сеня, бумагу хочу получить. Официальный документ. Мы с тобой дел наворотим, а отвечать, кто будет?

— Толя, дорогой, ну, кто тебе такую бумагу даст? Ты что? Смирись. Без бумаги лучше, намного лучше. Придет новое начальство, запустит ищеек, новая метла начнет мести. Как? Что? Кто отдал приказ? Где этот генерал? На пенсии? И сольют так, что не отмоешься. С дачи на рыбалку не выедешь. Нет, Толя, у нас по старинке. Приходит к тебе старый друг Сеня Закс с поручением, а можно и просьбой от одного известного лица, и говорит, так, мол, и так… государево дело…

— А ты, Сеня, возьмешь и в Израиль махнешь. Начнешь по стариковски мемуары писать.

— Толя, с мемуарами и тебя примут. Тут мы равны, есть, что вспомнить. А я, представь себе, пишу, как мы за лесными братьями гонялись. А они за нами… ведь только-только… совсем мальчишки были. Страшно было, а что делать. Но сейчас не про то. И связи у меня есть, это ты точно. Нужно только с умом распорядиться.

— Ой, Сеня, не хитри.

— А кто с тобой хитрит, старый товарищ. У немцев было в ходу — старый товарищ. Если отсидел в одном окопе, ел, спал рядом, бегал под пулями, значит, так и есть, ближе родственника.