Королевство на грани нервного срыва - Надежда Первухина

— Нет, — ответила я. — Не волшебство. Герцог Альбино пригласил посетить наш замок Его Высокоблагочестие. И именно благодаря непрестанным горячим молитвам Святейшего Жука и выздоровела Оливия.

— Ха-ха-ха, — железно рассмеялся Законник. — А женить на себе герцога и тем самым стать герцогиней вам тоже помог Его Высокоблагочестие? А не вы ли имеете особый волшебный камень, который может создавать любые стихи на любом наречии и любым почерком на любой же бумаге? Как называется этот чудесный камень? Ответьте, голубушка.

— Анапестон, — мрачно буркнула я. — Но это не волшебство. Это просто прибор, взятый из другого измерения…

— Не спешите, — сказал Законник. — Теперь у вас будет достаточно времени все-все-все нам рассказать. Обыщите ее, перед тем как отвести в камеру.

Я сразу подумала о спрятанных кинжале и листке со стихотворением Альбино.

— Нет! — закричала я. — Вы что, вот так будете прямо здесь раздевать герцогиню?! Негодяи!

— Полно вам изображать из себя гранд-даму, герцогиня, — насмешливо произнес, любуясь ногтями, Законник. — Никто не собирается вас раздевать, была нужда. А обыщут вас наши милые, везде проникающие малютки.

Он щелкнул пальцами, и я увидела, как по каменному полу ко мне бежит белесая, подпрыгивающая струйка. Платяные вши! Не-ет!

Мое сознание милосердно угасло, пока полчища вшей оккупировали мое тело.

Наверное, эта песня звучала здесь уже бесчисленное количество раз — просто я, будучи в глубоком обмороке, не воспринимала ее как песню. Я ощущала ее, как вязаное рваное одеяло, в которое меня укутали, чтобы я смогла хоть немного согреться, я пила ее, как воду — сладковатую и затхлую, но такую желанную! Я ела эту песню с размоченными ржаными сухарями и прогорклой кашей — поначалу меня тошнило, но потом я привыкла к такой скудной, но драгоценной пище. И все время, все время меня сопровождал тихий голосок-шепоток, нежный, успокаивающий, залечивающий…

В тот день, когда я различила в песне слова, я снова родилась для жизни.

Я открыла глаза. Вокруг было мало светлого, да и света тоже недоставало. Я лежала на жестком топчане, укрытая грязно-серой рваной дерюгой; напротив, высоко, почти под потолком, находилось плотно зарешеченное окно.

Я села и огляделась: раз в камере пели, значит, должен быть источник голоса. И источник нашелся: изможденная, худющая старушка моего роста, облысевшая, истончившаяся до невероятия, так что живыми в ней были только тонкие руки. И голос — тихий, непрерывный, как дыхание.

— Кто ты? — шепотом спросила я ее.

Она дернулась, закрыла исхудавшими руками голову, сжалась на своем топчане:

— Нельзя! Нельзя! Здесь вопросы задают они. Они спрашивают. Если молчишь — бьют. Еще молчишь — не дают еды и воды. Еще молчишь — пропускают через тебя молнию.

— Но ты спасла мне жизнь.

— Нет, это просто так вышло.

— Они напустили на меня вшей.

— Вшей больше нет. Ушли. Вши только досматривают, обыскивают и докладывают. Черви страшнее, они могут забраться внутрь и мучить, грызть, причинять боль. Чем больше молчишь, тем больше причиняют боли.

Я всмотрелась в ее лицо и ахнула — у несчастной страдалицы не было глаз! И она была совсем не старушка, лет ей было не больше, чем мне, просто неимоверные страдания превратили ее в столь ужасающее существо.

— За что тебя так? — спросила я.

Она начала раскачиваться из стороны в сторону, обхватив голову руками:

— Я не знаю, не знаю, не знаю, я скажу все, что вам надо, только не пускайте в меня червей, только давайте воду и пищу… Проводи меня до пристани, посади меня в ладью, проводи меня до пристани, посади меня…

Я посмотрела — на грубо сколоченном столе стояли кувшин и кружки. Я налила воды и подала кружку несчастной:

— Попей, и все пройдет, и ты успокоишься. Бедная девочка, как ты намучилась…

Она с жадностью выпила воду и вдруг принялась быстро-быстро ощупывать руками мое лицо. Я увидела, что в ладонях у нее дырочки, много-много.

— Я так вижу, дырочками, — шептала она. — Ты красивая. Сильная, ты еще совсем недавно здесь, из тебя не сосут силы. Волос тоже нет, странно. Платье жесткое, колючее, как у благородных… Кружева, камешки. Я любила кружева и камешки, когда…

— Когда?

— Когда-то, — кратко ответила она и отскочила от меня. Стала ощупывать стены. — Ты скоро уйдешь, уйдешь, — шептала она. — Никто не выдерживает со мной. Меня показывают всем новичкам: смотрите, вот Дырявая Салли, если вы будете молчать, если вы не станете признаваться во всех преступлениях, с вами будет то же самое! Ваши глаза съедят, ваши руки проедят черви, и вы признаетесь во всем. И вы уйдете от Дырявой Салли, от нее все уходят, проводи меня до пристани, посади меня в ладью…

Смотреть и слушать это было выше моих сил. Я встряхнула руками, словно запуская вокруг себя сполохи космической энергии. Я почувствовала, как в точке солнечного сплетения собираются силовые линии, которыми можно исцелять или губить.

Я положила ладони на плечи Салли:

— Я провожу тебя до пристани, вот, видишь, мы уже идем туда. Доски настила мягко пружинят у нас под ногами. Пахнет рекой, травой, цветами. Солнце садится, птицы умолкают. Платья у нас длинные, их шлейфы мягко шуршат. А вот и твоя ладья. Смотри, как красиво она расписана, а парус на ней из изумрудного с золотом шелка. Мы садимся в ладью и вместе медленно плывем по реке, погружая весла в ее золотые воды. И с каждой минутой сил в тебе прибавляется, душа твоя успокаивается, ты засыпаешь крепким, целительным сном… Спишь. Спишь.

Я отпустила Салли, аккуратно уложила ее на топчан и укрыла истертым одеялом. Я сейчас смотрела на нее иным взглядом и видела, как повреждено ее тело, но — самое страшное — был поврежден ее разум. Я могу ее вылечить. И вылечу. Но делать это надо незаметно, чтобы тюремщики не догадались и чтобы сделать это за минимальное время до побега. Вы услышали слово «побег»? Вы сомневались в том, что я его произнесу?

У меня все еще жгло в центре солнечного сплетения. Я опустила руку за корсаж и ощутила свой кинжал!!! Его не вытащили! Видимо, платяные вши не сочли его серьезной уликой, когда меня обыскивали. Мозги-то у вшей соответствующие.