Джек, который построил дом - Елена Катишонок

– Ты тоже.

Неловко, как всегда, обнялись. Ян ощутил прикосновение мягкой потной щеки. Подхватив сумку, он с облегчением двинулся к самолету. У самого трапа обернулся: отец потянулся к галстуку – и вдруг сорвал его и поднял над головой.

Жалость, раздражение, досада и что-то еще, чему трудно было найти название, мучило в самолете и долго не отпускало. Зачем он взял деньги? Не нужен ему никакой костюм, он не собирается его покупать! Отец посылал ему переводы в армию, и сложно было отделаться от мысли, что он отрывал эти деньги – как и те, что лежали теперь у него в кармане, – от семьи.

Теперь его угнетало, что так и не сходил «к нам», ведь отец хотел его познакомить со своими братьями, называл имена, ничего сыну не говорящие, с надеждой напоминая: «Ну как же, Иосиф еще тебя на шее катал; помнишь дядю Иосифа?..» Нет, Ян не помнил ни имен, ни лиц. Воспоминание о солнечном городе-чаше не стерлось, и стыд от того, что не захотел знакомиться с родными и дорогими для отца людьми, тоже не уходил. Темным осенним вечером он стоял в университетском коридоре. Неоновая лампа на потолке страдала тиком, и в мелькающем сквозь дым ее свете Ян принял решение полететь к отцу на Новый год.

Октябрьские праздники складывались удачно: седьмое ноября приходилось на пятницу. Можно было в день рождения махнуть на несколько дней в Питер – избежать принудительной демонстрации, повидаться с Михой. «Приезжай! – захлебывался Миха в телефоне. – Я тебя с такой девой познакомлю – персик!»

Северная Пальмира благосклонно приняла Алексея Михеева: он поступил на факультет архитектуры. Не последнюю роль в придачу к сданным экзаменам сыграла рекомендация армейского начальства.

…Как всякий предпраздничный день, четверг в институте был условно рабочим: многие поглядывали на часы, кто-то шел к выходу – сначала с непроницаемо деловитыми лицами, потом открыто, застегивая на ходу пальто и оживленно переговариваясь.

Ян вернулся домой после четырех. Еще не стемнело; город напоминал недодержанный снимок. Одно за другим загорались окна, торопя наступление темноты. На лестнице он обогнал почтальоншу, поздоровался. Включил в прихожей свет, и в эту минуту в дверь позвонили.

Почтальонша держала телеграмму: «Богораду, срочная». Протянула чернильный карандаш, Ян расписался. «ПАПА УМЕР ТЧК ПОХОРОНЫ СЕДЬМОГО НОЯБРЯ = СЕМЬЯ БОГОРАД».

Единственные и беспощадные слова, которыми только и можно донести такое известие.

Не поезд на север, а самолет на юг. Успеет ли?.. Клара Михайловна догнала его в коридоре и протянула оставленную телеграмму: «Возьми – вдруг билетов нет». Из комнаты донесся голос матери: «От чего, собственно, он умер?..» Ее голос звучал недовольно, будто смерть отца – очередная нелепость, им учиненная.

Телеграмма не понадобилась – Ян купил билет и полтора часа бессмысленно слонялся в ожидании рейса.

В самолете было холодно, стоял тошнотворный сладковатый запах. Он включил бесполезную вентиляцию, от которой стало только холоднее, свежести не прибавилось. Рядом дремала толстая тетка. Засыпая, наваливалась Яну на плечо; вздрагивала, извинялась и пыталась найти удобное положение, но снова клонилась вбок. Пепельница в подлокотнике была забита чужими окурками. Сам он больше курить не мог – мутило.

Посадка – ожидание – новый самолет.

…Отцовский город – они прошли по нему вдвоем всего один раз, и второго не будет, а «крепость, двенадцатый век», простоит еще несколько веков, – город встретил Яна ослепительным солнцем и сильным ветром. Слезились под очками глаза. Он поставил сумку на тротуар и начал листать записную книжку. Из подъехавшей машины вышли двое мужчин и направились к нему.

– Ханан!..

Он не узнал, а угадал свое имя.

– Ты один? – Мужчины недоуменно переглянулись.

– Такое горе, мальчик, – сказал один и крепко обнял его.

Второй подхватил сумку, повторив:

– Такое горе…

– Я Иосиф, это Гедали, – пояснил первый, – он старший.

– Зови просто Илья, – предложил второй.

– Ты не помнишь, наверное, – продолжал Иосиф, – маленький был. Исаак очень переживал, что мы с тобой разминулись.

Отцовское разминулись бросило Яна в жар. Он закурил. Иосиф вел машину, второй, с неудобным именем, сидел позади. Оба были похожи друг на друга и одновременно на отца: плотные, коренастые, наполовину седые.

– Похороны в час, – негромко сказал Иосиф. – Успеешь позавтракать, ночь летел.

– А что же мать не приехала? – горестно удивился Гедали. – Муж умер…

Ян глубоко затянулся сигаретой. Дома вопрос показался бы нелепым, однако сейчас ему стало неловко, что матери в голову не пришло проводить в последний путь уже давно не мужа, но отца единственного сына.

Квартира, куда его привезли, была или казалась небольшой из-за обилия толкущихся людей. На стенах и на полу были ковры. Невысокая заплаканная женщина в черном платье протянула ему руку: «Рита». Руку не отпустила, а повела Яна, как ребенка, к накрытому столу: «Я сразу вас узнала, вы так на папу…» Она всхлипнула и торопливо придвинула ему тарелку, потом обернулась в сторону. «Познакомься с братом», – и легонько подтолкнула к столу насупленную толстую девочку лет десяти. «Нина, – тихо сказала девочка. – Папа вашу фотокарточку показывал». Ее тоже, наверно, жиртрестом дразнят, подумал Ян. К столу подходили люди, скорбно кивали, бормоча соболезнования; некоторые присаживались, наливали густой чай в небольшие изогнутые стаканы.

Вдруг все заговорили: «Привезли?» – «Привезли». И потянулись к выходу.

На кладбище нужно было войти в приземистое здание со сводчатым потолком и рядами скамеек. Мужчинам раздали мелкие черные шапочки, похожие на блюдца. Ян, Иосиф с братом и Рита с дочкой сели на переднюю скамейку. Впереди на возвышении стоял гроб. Откуда-то вышел бородатый старик с полосатым шарфом на плечах и тоже в черной шапочке; все встали. Раввин, догадался Ян. Он ни слова не понял из того, что протяжно говорил старик, только несколько раз прозвучало имя отца.

Началось прощание. Спокойное лицо с закрытыми глазами, какого Ян не знал – он никогда не видел отца спящим. И вдруг все затянуло туманной мутью, стало трудно вдохнуть – он сдернул очки, наклонился, дотронулся губами до лба, твердого как камень, и вспомнил последнее прикосновение влажной мягкой щеки – летом, в аэропорту.

Когда у него был отец.

На эту ли щеку упала слеза или на другую, не имело значения.

Аккуратно завязанный галстук отцу больше не мешал.

Вокруг могилы толпились люди – чужие родственники Яна. Черная одежда под ярким солнцем выглядела графитово-серой. От резкого ветра рукава и шарфы взметывались, как крылья. Раввин подал знак, и гроб начали медленно опускать в яму.

Все происходящее, только без раввина, Ян много раз видел в кино, поэтому трудно было отделаться от ощущения нереальности. Плотный ком земли в ладони был настоящим; Ян бросил его в яму, после него потянулись другие руки. Кто-то сказал: «Теперь лопатой». Он послушался; хотел передать лопату какому-то мужчине, но Гедали качнул головой: «Воткни в землю».