Грезы Маруфа-башмачника - Шахразада

— Не торопись, прекрасная! Я так давно ждал тебя… Его язык нежно и умело ласкал ее бедра. Нелли откинулась на ложе и наслаждалась его ласками — теперь уже настоящими, свободными, пылкими. Губы юноши приникли к ее средоточию желаний, и Нелли вскрикнула от жгучего наслаждения. Но какое-то странное веселье всколыхнулось в ней. Она выпрямилась на ложе и принялась играть с изумительной игрушкой, о которой столько мечтала за этот долгий год. Она нежно поцеловала прекрасный в своем возбуждении жезл страсти, затем прошлась языком от его корня вверх. Куакуцин выпрямился и охнул от удовольствия.

«О нет, мой герой! Это тебе придется терпеть! Сейчас моя очередь наслаждаться!»

Прикосновения Нелли становились смелее. Она никогда еще не испытывала такого счастья, даруя наслаждение другому. И наконец настал миг, когда терпеть эту сладкую муку больше не было сил.

Юноша упал на ложе, увлекая подругу за собой. Он начал неистово целовать ее тело, открывавшееся в ответном порыве не менее пылкого желания. Это ощущение, свободное и головокружительное, наполняло каждое прикосновение новым, глубоким смыслом. Так соединяются не неистовые любовники, но люди, глубоко любящие друг друга.

Волна наслаждения вновь накрыла Нелли, она кричала от страсти. Она ждала мига соединения и наконец ощутила тело любимого на себе.

Чувство, охватившее Нелли, стало невероятным. От каждого его прикосновения, от каждого вздоха она вздрагивала, стонала, металась. И вот его жезл желания нашел долгожданный путь и погрузился в горячее лоно. В этот миг девушка раскрыла глаза и увидела в глазах Куакуцина страсть, услышала, как гулко бьется рядом его сердце, и не смогла сдержать благодарных слез. Нелли хотелось сказать, что ради него она готова на все, но вместо этого ее губы прошептали совсем другое:

— Ты меня любишь?

— Я безумно люблю тебя, — ответил Куакуцин. — Я любил тебя тогда, когда не знал тебя. Люблю сейчас, зная, что ты создана лишь для меня.

Нелли смотрела на его черты, пораженная красотой, которой любовь осенила его лицо. Глаза юноши сияли, скулы смягчились, на губах играла улыбка, и он будто светился изнутри. Даже соприкосновение их тел стало другим.

— Я люблю тебя, мой герой. Возьми же меня! Я должна чувствовать тебя так же, как ты должен почувствовать меня!

Он улыбнулся и быстро поцеловал ее в губы.

— Конечно, любовь моя. Сейчас все наяву, и наша жизнь едва началась и продлится столь долго, сколь мы сами того захотим.

Нелли почувствовала, как осторожно начал двигаться Куакуцин. Он входил медленно, слегка продвигаясь, затем снова уходил назад, но она ощущала в себе его жар. С каждым толчком он пробирался вперед, и это дарило ей удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение. Он заполнял ее всю и открывал ее так, как никто другой.

— Ты такой сильный, — с наслаждением прошептала Нелли.

— Только когда я с тобой, — ответил Куакуцин. — Я не знал, что любовь может сделать меня таким сильным. — Затем он снова приблизил к ней свое лицо, прижался к ее губам и его язык проник в ее рот. — Ты даришь мне настоящую жизнь.

С каждым движением юноши Нелли чувствовала, как расширяется ее сердце, выпуская любовь, которая наконец потекла свободным потоком, омывая ее и Куакуцина. Этот чистый родник захватил их обоих, снял на какое-то время заботы о будущем. Они были вместе и любили друг друга.

Куакуцин погружался в нее все глубже, но девушка видела, что он сдерживает себя: его руки дрожали, дыхание вырывалось размеренными толчками.

Нелли молчала. У нее не было слов, она задыхалась от нахлынувших чувств. В эту минуту ей хотелось только одного: чтобы между ними не было никаких преград, никаких ограничений. Обхватив его ногами, она резко выгнула спину. Одно быстрое движение — и они слились в единое целое.

Два страстных стона соединились в прекраснейшую музыку наслаждения. Это был голос самого восторга, голос любви и счастья.

«Она моя! Прекраснейшая из женщин, что когда-либо рождались в этом мире, дарована мне». Куакуцин любовался чертами прикорнувшей Нелли. Истома, что овладела его телом, не коснулась разума. Лучи заходящего солнца позолотили неширокое ложе. Черные волосы девушки рассыпались роскошными волнами, грудь легко вздымалась, а улыбка была так нежна, что сердце юноши сжималось от счастья.

Но то был всего лишь миг покоя.

Тяжелый звон прокатился над домами и утонул в зелени гор. Нелли раскрыла глаза.

— Мне пора, мой герой! Запомни сегодняшний день! Если боги будут милостивы к нам, мы встретимся и вспомним все, что подарили нам они.

— Прощай, моя мечта.

— Нет, Куакуцин, не прощайся. Повтори за мной так: до встречи.

И юноша покорно проговорил:

— До встречи, юная краса.

Нелли уже исчезла, развеялся даже едва слышный аромат ее благовоний. Но Куакуцин все еще медлил. Эти несколько мгновений он мог посвятить своим мечтам — тому, что не под силу отобрать ни наставнику, ни любому другому человеку. Тому, что под силу отобрать одной лишь смерти.

— Когда я перестану быть бойцом, — пробормотал он, — ты, моя прекрасная Нелли, станешь моей женой. Мы будем растить детей, учить их и радоваться каждой их шалости. А в тот день, когда родится наш первый внук, я решусь прочесть тебе поэму, которую напишу в твою честь.

Несколько долгих мгновений разум Куакуцина пребывал там, в далеком будущем. Он любовался новорожденным внуком, декламировал своей прекрасной, ни на день не постаревшей жене стихи, которые посвятил ей, и солнце осеняло их долгое, незамутненное счастье.

Запела бронза. Тяжкий и тягучий звон вернул юношу в хижину, заставил его вновь стать тем, кем он был — бойцом, собирающим все силы для решающей игры-схватки.

Появившийся вскоре наставник застал Куакуцина за сосредоточенным затягиванием сыромятных ремней вокруг предплечий. Некогда удар мяча разбил юноше кость, и теперь приходилось быть вдвойне осторожным.

Юноша ощущал, как постепенно его душу наполняет волнение. О нет, то не было волнение, которое охватывает при виде совершенного женского тела или удивительно мощной красоты природы. То было волнение бойца — кровь быстрее текла по жилам, тело готово было мгновенно подчиняться командам разума. Куакуцин уже чувствовал в руках упругую тяжесть мяча и слышал гудение голосов всех тех, кто окружал площадку.

— Пора, мой друг, — проговорил наставник.

— Я готов, учитель.

Вечерело. Куакуцин шагал по дорожке к ристалищу, но уже не видел ничего вокруг: он ждал, более того, он уже жаждал того мига, когда его ступни коснутся нагретых за день каменных плит, а кожа ощутит тепло, источаемое стенами церемониальной площадки.

Наконец перед его глазами предстало ристалище — освещенные сотнями факелов древние каменные кольца казались зловещими. Плиты площадки сверкали всеми оттенками серого — камни, отполированные тысячами ног, помнили смерть и возвышение каждого из бойцов.