Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

небрежно отброшены в сторону, как будто Чу Ваньнин только что ушел и мог вернуться в любой момент.

— Ваньнин? Ваньнин!

В отчаянии Мо Жань бегал по Павильону Алого Лотоса, пытаясь отыскать его, но продолжал старательно обходить пруд с лотосами, подсознательно не решаясь пойти к нему… Нет, он не смел идти...

И все же, в конце концов, совсем пав духом, он направился именно туда.

Босыми ногами он неохотно ступал по холодным, как лед, камням мощенной серо-голубым известняком дорожки.

Он был еще на приличном расстоянии от пруда, когда увидел его. Взгляд Мо Жаня очень медленно скользнул с белых пальцев ног до полностью лишенного красок жизни лица.

Все еще не веря, он широко открыл глаза, уставившись на человека, лежащего в пруду с лотосами. Именно таким он видел его в прошлой жизни каждый день на протяжении последних двух лет вплоть до собственной смерти.

Чу Ваньнин лежал среди цветущих лотосов. С нетронутым тлением телом, в чистой белоснежной одежде, разве можно было отличить его от живого?

...Разве можно отличить?!

Все ближе. Шаг за шагом.

Ближе.

Еще ближе.

Если он будет продолжать двигаться вперед, то рано или поздно доберется до края пруда и оттуда с легкостью сможет рассмотреть каждую ресницу, слегка нахмуренные даже после смерти брови вразлет и закрытые глаза феникса, что больше никогда не увидят этот мир.

В итоге, дойдя до конца дорожки, он замер в нерешительности и опустился на колени.

Колени глухо ударились о холодный камень. Какое-то время все, что он мог, — это, свернувшись как червяк, дрожать всем телом. А потом Мо Жань вдруг вспомнил о божественной панацее, которую дал ему старик Лю — той, что способна вернуть к жизни мертвого человека. Пальцами, дрожащими не от страха, а от охватившего его безумного ликования, он начал судорожно рыться в своем мешочке цянькунь, одну за другой вынимая хранимые там вещи.

— Божественная панацея... божественная панацея... Мне нужна божественная панацея, способная воскресить мертвого... божественная панацея? Где божественная панацея?!

Вытряхнув из мешочка все содержимое, он перевернул его вверх дном, потом тщательно прощупал каждый внутренний шов.

Ничего…

Божественная панацея исчезла. Внутри мешочка ее не было.

А может быть, ему просто приснилось, что он встретил старика Лю и получил от него божественную панацею?

Нет, на самом деле, все это было его сном, где один кошмар переходил в другой…

Его сознание словно распалось на части, тело обмякло. Охваченный отчаянием, он поднял руки, чтобы потереть щеки и веки, безумно бормоча:

— Нет, она должна быть там… Я ясно помню, что положил ее туда. Божественная панацея… у меня есть божественная панацея… у меня есть… есть...

Он снова искал. Опустившись на колени перед мертвым телом Чу Ваньнина, он снова и снова лихорадочно искал. В его глазах все ярче разгорался ужасающий огонь подступающего безумия, голос становился все более сдавленным и отчаянным. В конце концов, он не выдержал и, согнувшись в три погибели, разрыдался.

— Я положил ее сюда! Я точно помню, что положил ее сюда!

Мо Жань смахнул ладонью валявшийся перед ним хлам. Бесчисленные фарфоровые бутылочки со звоном разлетелись в разные стороны, некоторые из них даже разбились. Не чувствуя ничего, безразличный ко всему, он пополз на коленях по этим впивающимся в плоть осколкам к человеку, лежащему в пруду с лотосами.

Наконец, он вытащил его из пруда и крепко обнял холодное тело.

Это было то, что он всегда хотел сделать в своей прошлой жизни, но так и не сделал.

Он держал на руках труп Чу Ваньнина. Моросил дождь и небо постепенно светлело, но к ним двоим все это не имело никакого отношения. Он плакал, обнимая холодное тело, прижимался к нему щекой, целовал переносицу, ресницы и губы.

— Учитель... прошу тебя... позаботься обо мне... я умоляю тебя…

В этот момент его сгорбленная фигура наложилась на тень того маленького сироты, который когда-то на общественном кладбище упал на гниющее тело своей матери и, рыдая, умолял случайного прохожего похоронить его вместе с ней.

В тот год ему исполнилось пять лет. Пятилетний ребенок поклялся, что больше никогда не допустит, чтобы у него на глазах плоть любимого человека гнила, превращаясь в грязь.

В мгновение ока пролетели годы, и вот тридцатидвухлетний Наступающий на бессмертных Император держал на руках труп своего учителя. То безумно хохоча, то горько плача, он снова и снова нежно ласкал его безжизненное тело.

Это мертвое тело практически не отличалось от того, каким оно было при жизни. Мо Вэйюй в самом деле смог сделать так, что мертвец не гнил и выглядел как живой. На щеках трупа даже было что-то похожее на румянец, поэтому со стороны он выглядел как мирно спящий человек.

На этот раз он не умолял кого-нибудь похоронить его вместе с Чу Ваньнином.

Но этого и не требовалось, ведь Наступающий на бессмертных Император похоронил себя заживо. На следующий день после смерти Чу Ваньнина на их поминках он выпил целый кувшин «Белых цветов груши» и впоследствии каждый день лишь остервенело прожигал свою жизнь[219.2], мечтая упокоиться рядом с живым трупом в гробнице под названием Павильон Алого Лотоса. В тот день и все последующие он и правда только все глубже зарывал себя в землю.

— Учитель, прошу тебя, позаботься обо мне…

— Мо Жань!

— Ты… просто позаботься обо мне…

Он смутно слышал, как знакомый голос зовет его. Снова погрузившись в непроглядный мрак, он, словно утопающий, что увидел плывущее рядом дерево, уцепился за него. От боли сдавило грудь и перехватило дыхание, и когда кто-то протянул ему руку, он, хватая ртом ускользающий воздух, мертвой хваткой вцепился в ладонь этого человека:

— Не покидай меня, я больше не буду творить зла и больше никогда не обижу тебя.

Мо Жань поймал пальцы этого человека и переплел их со своими.

Он почувствовал слабый аромат цветущей яблони.

— У меня есть божественная панацея возрождения, но... не знаю почему, я не могу ее найти… не могу найти, но ты ведь можешь остаться, пожалуйста... — он потянулся к теплу чужого тела и без колебаний крепко обнял его, — пожалуйста, не покидай меня, уж лучше... уж лучше я умру.

— Мо Жань! Очнись!

Однако он никак не мог проснуться. Его душевная боль была глубже, чем море, и он тонул в ней, не в силах вынырнуть на поверхность.

Его горло сдавили рыдания. Когда он крепко обнял позвавшего его по имени