Либеральный лексикон - Ирина Борисовна Левонтина

в связи с этим замечание Зинаиды Гиппиус (в статье, опубликованной под псевдонимом Антон Крайний), в котором она прямо противопоставляет свободе «свободность», отрицающую всякое самоограничение. Примечательно, что эту «свободность» она видела в Вас. Розанове, который, как мы помним, довольно скептически отзывался о свободе (…разве это то, что нужно человеку?):

…слова самого большого «свободника» (в русском смысле), меньше всего «гражданина», – Розанова. Такая «свободность» понятна […]. В Розанове была ее квинтэссенция. Но от нее, в разбавленном виде, еще не отделались никакие русские люди, даже самые «общественные». И принимают эту «свободность» – за свободу. Розанов абсолютно не был способен ни на какое самоограничение. Свободу его «слова» ограничивала заботливая цензура, а вопроса о «свободе правды», которую внешние рамки почти не могут сдерживать, – этого вопроса Розанов бы даже не понял.

Приведем также примеры из «Национального корпуса русского языка»:

Обнаруживается вековой недостаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравственного воспитания личности и свободного ее самоограничения. [Н. А. Бердяев. О святости и честности (1914–1918)]

Отделилась таким образом от наслаждения жертвенность и стала казаться бесполезным самоограничением, хотя на самом деле, как очевидно это всякому, она и есть истинное освобождение. [Л. П. Карсавин. Saligia. Весьма краткое и душеполезное размышление о Боге, мире, человеке, зле и семи смертных грехах (1919)]

Настоящая свобода начинается с самоограничения, утверждается в религии, очищается в борьбе с подделками и соблазнами. [Николай Оцуп. Персонализм как явление литературы (1956)]

Итак, связь свободы с самоограничением, отличающая ее от воли, проявляется в том, что человек, получивший свободу, может сам установить себе определенные нормы поведения и следовать им, тогда как человек на воле не способен даже к разумному самоограничению.

После статьи Солженицына «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» мысль о самоограничении как необходимом условии свободы получила популярность и транслируется самыми разными людьми (со ссылкой на Солженицына или без ссылки). Вот цитата из повести Фазиля Искандера «Поэт»:

Свободный человек – это человек, чуткий к свободе другого и потому непринужденно самоограничивающийся. Это непринужденное самоограничение и есть вещество свободы.

Из интервью Игоря Золотусского:

Свобода слова зависит от внутренней свободы человека. Подлинная свобода – это самоограничение. Это когда можешь сказать плохому в себе «нет» и лишь хорошему – «да».

Приведем еще примеры (опять-таки из «Национального корпуса русского языка»):

О литературе, собственно, и речь. А сами свидетели (Вознесенский, Ахмадулина и др.) упорно говорят о чем угодно, только не о ней. О власти, о свободе, поведении (общественно-политическом), о цензуре, о народе, о социализме, о вдохновении, о самоограничении во имя той же свободы (это не Солженицын, а Искандер). [Андрей Шемякин. «Оплеванные, но бессмертные» // «Общая газета», 1995]

…свобода может быть и в том, чтобы отказаться от свободы: это и есть высшая свобода самоограничения. [Григорий Кружков. 1. Пушкин как озерный поэт // «Дружба народов», 1999]

…как будто не подозревает, что жизнь в обществе требует самоограничения и подчинения определенным моральным нормам, что свобода должна быть связана с ответственностью. [Феликс Раскольников. Статьи о русской литературе (1986–2000)]

В добровольном самоограничении, в отказе от пользования такими псевдосвободами – единственная гарантия подлинной свободы и прав человека для всех, а не только для «избранных». [Анатолий Кучерена. Бал беззакония (2000)]

Очевидно, что общество, в котором нет традиционных церквей (или принадлежность к этим церквам считается зазорной, осмеивается), быстро окажется во власти примитивных и единообразных суеверий, и ни о каких свободах в нем речи не будет. Мы это отчасти знаем по опыту. Значит, свобода – это выбор между традициями, а не отсутствие традиций. Если угодно, это выбор между условностями, между разными формами и степенями самоограничения. Чем шире этот выбор, тем свободнее человек. [Валерий Шубинский. Ритм и традиция // «Звезда», 2001]

Интересную трактовку принципа Бора на «бытовом уровне» можно найти в эссе «Низкие истины» известного кинорежиссера А. Кончаловского (который, возможно, и не слышал вовсе ни о каком Боре): «Человек, свободный внешне, должен быть чрезвычайно организован внутренне. Чем более человек организован, то есть внутренне не свободен, тем более свободное общество он создает. Каждый знает пределы отведенной ему свободы и не тяготится ее рамками. Самоограничение каждого – основа свободы всех. Очень часто приходится слышать о свободе русского человека. Да, русские действительно чрезвычайно свободны внутренне, и не удивительно, что компенсацией этому является отсутствие свободы внешней. Свободное общество они пока создать не в состоянии именно из-за неумения себя регламентировать. […]» [Владимир Горбачев. Концепции современного естествознания (2003)]

Иногда это подается как общелиберальный взгляд. Процитируем статью Виталия Куренного, опубликованную в журнале «Отечественные записки» в 2003:

Хабермас исходит из ряда базовых предпосылок, задающих рамки его рассуждений о границах искусственного вмешательства в механизм возникновения новых человеческих существ. Эту проблему он рассматривает применительно к современному либеральному, мировоззренчески-нейтральному конституционному правовому порядку, в котором секуляризованное, профанное государство обеспечивает справедливое взаимодействие индивидов и общностей, имеющих различное представление о морали и этически-правильном образе жизни. Таким образом, это общество мировоззренчески-плюралистическое: «Оно гарантирует каждому равную свободу развивать этическое самопонимание для того, чтобы в соответствии с собственными возможностями и благими намерениями осуществить в действительности персональную концепцию «благой жизни» (с. 12). Условием возможности существования такого либерального общества является консенсус, достигаемый путем рационального самоограничения отдельных мировоззренческих и религиозных систем.

В другом номере «Отечественных записок» за 2003 Даниил Дондурей связывал самоограничение с еще одной «либеральной» ценностью: с терпимостью, или толерантностью:

И последнее – политкорректность. Как бы мы, да и сами американцы над нею ни издевались, это социально-психологическое самоограничение – сегодня важнейший моральный инструмент накопления цивилизованности, обучения тому, что люди должны быть терпимы к представителям другой расы, другому полу, другой сексуальной ориентации, другим религиозным убеждениям. Вообще, ко всему «другому».

Ср. также пример из «Национального корпуса русского языка»:

Для англичанина порядочность – это умение понимать свободу не как вседозволенность, а как сознательное самоограничение (лондонцы говорят: «Свобода чужого кулака должна кончаться там, где начинается свобода моего носа»). [В. В. Овчинников. Калейдоскоп жизни (2003)]

В постсоветское время все чаще в «антилиберальном» дискурсе стали появляться тексты, ставящие под сомнение свободу как безусловную ценность. Впрочем, и в текстах такого рода чаще всего говорится о «ложной свободе», о подделке, об использовании слова свобода в манипулятивных целях; слово свобода ставится в кавычки.