Downшифтер - Макс Нарышкин

Мне очень нравится эта девушка. Наверное, даже больше, чем я могу себе это позволить. Я точно знаю, что, когда она уйдет, сердце мое опустеет и я не буду находить себе места до тех пор, пока не забуду ее или пока не добьюсь с ней новой встречи. Мое сознание, согретое холодным вином, заставляет обнажать мысли и не рядить их в обманчивые одежки для самого себя. Согретый стаканом портвейна, я честен перед собой, и честно же признаюсь — она нравится мне. А потому гораздо больший грех, чем любование ее красивыми ногами, — ложь. В желании понравиться ей я смог бы, наверное, заплести симпатичную косу из размышлений о том, что пророк был прав, что Иисус живет в моем сердце гораздо большей жизнью, чем со стороны это может показаться, и что мы с нею — две души, которые на этой благодатной почве единого понимания веры должны непременно воссоединиться. Наверное, я добился бы своего. И наши души действительно воссоединились. Несмотря на ее ум и зрелость, восемнадцать — это все равно не двадцать восемь. Чего-чего, а умения завоевывать сердца гордых единоверок у меня не отнимешь. Однако тогда я выглядел бы как козел на Тверской, а она — среди многих тех, кто должен этого козла устроить и ублажить. Для меня понимание этого настолько мерзко и презренно, что я сейчас поступлю так, как должен поступить — честно.

— Кто же ваш отец?

Она не ответила, но взгляд ее красноречиво говорил мне о том, что я скоро узнаю. Установив свой вспотевший стакан на столик, я спокойно прошел в прихожую, щелкнул замком и распахнул входную дверь…

В ноздри мне ударил спертый, пряный запах гари. Опять малолетки костры палят. Или рачительные активисты — старшие по домам вокруг школы — жгут листву на зиму…

— Лида, когда вы входили в этот дом, вы видели над дверью крест?

Заметив, что вопрос дошел до ее понимания, я захлопнул дверь, поморщился от гари и прошел в комнату.

— А здесь вы видите красный угол, киот с ликами Иисуса и Божьей Матери? — развернувшись, я указал на книжные полки, заставленные литературой. — Или, быть может, вы сможете найти здесь христианскую литературу и Новый Завет?

Рухнув в кресло, я схватил стакан.

— Ничего подобного здесь вы не найдете. Впрочем, если хорошенько покопаться во глубине мой души, что я сейчас и попробую сделать… — Проникнув рукой за отворот пуловера, я освободил пуговички от петель и вытянул за цепочку крест. — …то можно разыскать в ней вот это. Но это все! — все, благодаря чему во мне живет вера. Скудно, согласен. Но зато отражает силу моей веры ярко и доходчиво. Так что же я могу сказать о всаднике-власти на Белом Коне?.. То же самое, что об одном из четырех чудовищ, образ которого Иоанном позаимствован у серафимов Исайи — орел с шестью распростертыми крыльями, все тело которого покрыто очами. Все тело в глазах, получается. Выражаясь словами нынешних продюсеров, «замешено круто». Присутствует и фэнтези, и экшн, и триллер, и фантасмагория. И все это замешено на больном, отчаявшемся воображении апостола, который видел и казнь Христа Пилатом, и лютую казнь Нероном апостолов Петра и Павла, и страдания появившейся на свет новой веры.

Я дотянулся до бутылки и наполнил свой стакан на треть. Будь сейчас один, я поленился бы постоянно дергаться к столу и налил бы до краев. Но сейчас передо мной была девушка, и выглядеть перед ней алкоголиком, которым, кстати, я не являюсь, не хотелось.

О, если бы я знал подлинную причину того, почему разговариваю с девушкой об Апокалипсисе, я уже давно бы бежал сломя голову к Костомарову! Но в том-то и причина, что я не мог о ней рассуждать…

Девушка посмотрела на меня сожалеющим взглядом, и мне стало за себя обидно. В последние месяцы мне не удавалось говорить мудреными мыслями, все больше приходилось чеканить штампы, от воспоминания о которых мною постоянно овладевало отвращение. И сейчас, когда я в неожиданной для себя теме разговора выглядел более чем пристойно, восхитившая меня девушка смотрит на меня, словно просчитывая коэффициент моего умственного недомогания.

Между тем недомогание пришло на самом деле. В голове моей от мерной речи милой девочки пополз туман.

— Это вы удачно, с дверью, — совершенно неприятным мне, сердитым голосом проговорила она. — Очень удачно. Мне бы не пришло в голову привести такой наглядный пример.

Откинув от себя мою шотландскую гордость, Лида сбросила с дивана свои изумительные ноги и, даже не вставая в тапки, прошла в коридор. Через мгновение я услышал клацающие звуки открываемого замка.

— Так идите же и смотрите, воинствующий атеист!.. — И она толкнула от себя дверь, пропуская в берлогу отвратительный смрад горящей пластмассы, резины и дерева…

Послушно добравшись до выхода, я посмотрел на город.

Школа № 1 расположена на пригорке, и смотреть на расстилающуюся панораму городка мне не мешали даже клены.

Все, что было вблизи меня, отодвинулось на задний план. Все, что виднелось вдали, приблизилось, словно повинуясь клюшке крупье.

Сотни огней вспыхнули в моих глазах… Тысячи криков врезались в мой слух, вороша воображение. Я стоял и смотрел перед собой, не в силах сдвинуться с места.

Я видел город семь дней, пытаясь в него влюбиться. У меня почти получилось, и потому я никогда не хотел бы видеть его таким, каким видел сейчас.

Я вижу тысячи людей, обезумевших от злости. Они держат в руках обрезки арматуры, вывороченные из мостовой булыжники, они бьют стекла в зданиях, кричат и в этом безумном единении кажутся одним, движущимся по всем улицам округа животным. Животным, которое не способен был бы описать даже пораженный бессилием и болью разум апостола Иоанна…

Улочка Ленина, украшенная двумя рядами кирпичных трехэтажек. Она тянется через весь городок с востока на запад, разрезая городишко на две ровные части. Сейчас она полыхает огнем, словно указывая путь для посадки гигантского гостя с небес…

Каждый дом, каждую пристройку к нему, задыхаясь от голода и треща костями, пожирало пламя. В двух километрах от школы пылало, занявшись оранжевым пламенем, здание городского совета. Скелет крыши, уже почерневший и гудящий от пламени, готов был вот-вот рухнуть.

Десятки еще более величественных огненных столпов, в которых я безошибочно угадывал вторую школу, пристань и кинотеатр, клубясь и пучась подобно торнадо, уходили в небо. Само же небо висело над городом тяжелым покрывалом, всасывая в себя отлетавшие от пожарищ искры и сполохи. Зарево от пожаров было столь гигантским, что глаза мои, вырывающиеся из орбит, застилало слезами…

Ужас вполз в меня, как вползает в птичье гнездо змея. Он поселился во мне.

Небо вдруг разорвалось ослепляющей вспышкой, и невероятной силы грохот заставил меня схватиться за голову. От ударной волны пошатнулась твердь, и серая, не понравившаяся мне еще неделю назад, похожая на московское ветхое жилье трехэтажка, стеная бетонными перекрытиями и погребая всех, кто оставался внутри, обрушилась и рассыпалась в прах.