Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

class="p1">– Но…

– Ты знаешь кто такой Сильвестр?

– Сталлоне? – нервно усмехнулся я.

– Не остри – не смешно. Бунич у него вроде юриста. Сильвестр ему звонит… сам звонит! У Бунича бизнес с «Ореховскими» в «Русском золоте» и на Дорогомиловке. Плюс старые завязки в Челябинске. Ты хоть понимаешь, о чём идёт речь? Им человека убить, как тебе в угол плюнуть.

– Так ты думаешь… – нерешительно начал я, от разговора меня начало мутить.

– Я не думаю. Я уверена. Как только он получит бабки, он тебя тут же… – Ванда не договорила, но я понял. – А после и меня.

Мы помолчали, моя эйфория испарилась, настроение упало ниже нуля.

– Ты где? – спросил я.

– Воскресенское. Пансионат управделами президента. Бунич сослал.

– Я приеду?

– Ты что? – Она испугалась. – Не вздумай.

Она повесила трубку. Ещё с минуту я слушал короткие гудки. Они вплывали в мозг и сновали там, подобно слепым малькам гуппи. У меня в детстве был аквариум с барбусами, вуалехвостами и скаляриями. Были и гуппи, самые невзрачные, но и самые выносливые. После всех аквариумных катастроф выживали почему-то именно они.

Часть третья

Снятие с креста

Мы сидели с Терлецким на детской площадке перед его подъездом. Был поздний вечер, дети уже спали. Жёлтый фонарь на железном столбе освещал песочницу, две лавки, ржавую раму с оборванными качелями. На этих качелях Терлецкий когда-то учил меня делать «солнышко». В этом сквере мы играли в «города» – достаточно агрессивная игра с использованием ножа или острого напильника, – на этих лавках мы учились пить (болгарское вино – страшная кислятина, называлось «Тырново»). Тут я дрался с Мишкой Шабадом. Тут мы целовались с Зойкой Зориной, Гошиной соседкой со второго этажа.

– Как револьвер, освоил? – спросил Терлецкий. – Не стрелял ещё?

Я отрицательно помотал головой.

– Это хорошо. Янкины горлохваты, скорей всего, масть не держат – бывшая ментура или гэбня мелкотравчатая. Они все сейчас вохрой служат. Но времена нынче мутные, борзые времена… Каждый баклан под делового косит. Так что я бы на рожон не стал лезть. Тем более с волыной. Вагранку прокрути, чтоб без несчастья, понял?

Я не понял, но кивнул.

– А вот Бунич… – Терлецкий сплюнул под ноги. – Это, братишка, вассер конкретный.

– В смысле?

– В смысле надо драпать. Без вариантов. Надо тикать однозначно.

– Но…

– Без «но». Этот Бунич – типичный штымп. Но он работает с очень неприятными гражданами. Ореховская группировка. Пацаны держат половину рынков и аэропортов Москвы. К тому же Бунич – депутат. И, судя по всему, редкая сволочь: утверждать не могу, но, похоже, год назад Бунич укатал своего компаньона.

Только сейчас я заметил, насколько высокими стали тополя в сквере. Раньше макушки едва до третьего этажа доставали.

– Помнишь, как нас патруль забрал, когда мы пух поджигали? – Я засмеялся. – Как порох горел – красотища! Помнишь?

– Это Зойкина бабка ментов вызвала – вот грымза!

– А Зойка тут?

– Зойка в Дюсселе. Год назад свалила. По еврейской линии – бундеса евреев стали принимать, вот она и…

Гоша сделал плавный жест ладонью и присвистнул.

– Она ж не еврейка…

– Ну а это тут при чём?

По набережной проплывали редкие автомобили. Вечером ловить тачку здесь дохлый номер. Можно час проторчать. Мы с Гошей всегда к Таганке шли на стоянку такси.

– Ну и лето… – Я подул в сложенные ковшиком ладони. – Гляди, пар изо рта.

– Я не очень понимаю, зачем ты просил совета, если не собираешься поступать, как тебе говорят?

– Ну ты что? Не могу же я её бросить?

– Не ори. Она чужая баба. Жена другого мужика. Вредного к тому же, понимаешь? И опасного. Ты путешествуешь по территории, где людям запросто отрывают яйца. Или голову. Тебе, скорее всего, грозит и то, и другое. Поверь мне, в этой ситуации у тебя ноль шансов выиграть. Только слинять.

После недавнего ливня пахло летней травой, совсем как на даче. От Москвы-реки тянуло тиной. К деревенскому духу примешивалась неизбежная московская вонь – бензин, гарь и ещё что-то наше, таганское.

– Короче так, моё дело предложить, твоё…

– Отказаться, – закончил я.

– Нет, сказать спасибо. – Терлецкий ткнул меня в бок и хлопнул в ладоши. – У меня есть хата, как раз для таких раскладов, однушка на Хохловке. Это за Птичьим рынком. Адрес запомнишь – один-два-три-четыре. Улица Нижегородская, дом двенадцать, корпус три, квартира четыре. Первый этаж. В случае чего можно через лоджию уйти. Ключ там.

– Под ковриком?

– Нет. Под номером на двери. Возьмёшь копеечку, открутишь винтик и найдёшь ключик.

– Спасибо, Папа Карло!

– У тебя как с бабками, какова текущая финансовая ситуация?

– По нулям. Яна всю наличность выгребла.

– Молодец девка! Молодец! Надо-надо вас кобелей учить – крапивой и по голой жопе! – Терлецкий засмеялся. – Завтра днём зайдёшь, после двенадцати. Мне с утра должны башли подтянуть. Мы тут одного залётного лаврушника на двадцать косарей победили. Штук пять хватит?

– Много даже.

– В твоей ситуации жизнь может быть полна сюрпризов и непредвиденных расходов. Поверь мне. Проверено на личном опыте.

26

Теперь я точно знаю, какой день останется в моей памяти до гробовой доски.

По законам жанра день этот начался радостно и невинно – с голубого неба и летнего солнца. Я проснулся около десяти, вчерашний разговор с Терлецким если и не решил всех напастей, то, по крайней мере, успокоил меня. Стараясь не расплескать внезапного умиротворения, я выпил стакан холодного кефира, залез под душ, потом неспешно и обстоятельно побрился. Боясь нарваться на новости, радио включать не стал. Из шкафа достал запакованную в целлофан белую рубашку. Мне всегда было любопытно, какая монашка-иезуитка, движимая ненавистью к мужской половине человечества, придумала эдаким макаром упаковывать наши рубашки: картонные и целлулоидные прокладки под воротник и манжеты, пластиковые скрепки, дюжина булавок – ни один мужик до такого изощрённого издевательства просто не додумался бы.

Звонкий, бодрый и свежий я вышел на набережную Москвы реки. До Гончарной было восемь минут быстрым шагом. Или один прогон между автобусными остановками восьмого маршрута. Часы показывали без пяти двенадцать. С речного трамвайчика долетала задорная итальянская песня «Феличита». У арки на лавке перед винным млели медноликие алкаши.

Прошёл мимо дома, где на чьём-то дне рождения классе в пятом меня поцеловала взасос Олька Глебова. Так меня целовали впервые, к тому же Олька была родственницей актёра Глебова и входила в тройку главных красавиц класса.

Дальше шли бараки ткацкой фабрики. Пара двухэтажных зданий со слепыми окнами, заляпанными сухой грязью. Окна первого этажа до самых форточек вросли в асфальт тротуара, казалось, будто здание присело на