Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина 1914-1919 - Николай Реден

Революцию забывали. Матросы больше не подвергали сомнению полезность офицеров и целесообразность их приказов. Приказы выполнялись бегом. Все разногласия исчезали, офицеры и матросы были тесно спаяны единством цели. В открытом море наш корабль становился островком порядка и гармонии в мире хаоса и сумятицы. Но только мы заходили в очередной порт, вместе со спуском якоря пропадала наша уверенность в себе и тревога охватывала нас с новой силой.

К счастью, со времени выхода корабля из сухого дока адмирал постоянно поддерживал в нас бодрость духа. Мы сделали несколько заходов в Батум и Новороссийск на побережье Кавказа, поупражнялись в стрельбе из орудий по целям на малоазиатском побережье Турции, поднимались через устье в верховья Дуная, где наши аэропланы подвергли бомбардировке позиции австрийцев. Однажды немецкая подлодка застигла нас во время прохождения минных заграждений близ Батума. Однако ее капитан недооценил скорость нашего корабля, а наш капитан попытался протаранить лодку. Немцам пришлось погрузиться в море раньше, чем они смогли выпустить торпеду. Суда миновали друг друга, не понеся потерь.

В октябре, когда мы пришвартовались у причала в Севастополе после двухнедельного плавания, с флагманского корабля просемафорили приказ, предписывающий двум курсантам немедленно отбыть в Петроград и явиться в училище. Несмотря на неприятные инциденты, происшедшие во время нашей службы, уезжать нам очень не хотелось. Мы уже приобрели естественное чувство привязанности к своему кораблю, и было жаль расставаться с офицерами, делавшими все возможное, чтобы скрасить наше существование.

Часть курсантов отбыла в предшествующие недели, мы же с Сашей должны были проделать обратный путь одни. Чтобы обеспечить себе хотя бы минимум комфорта, мы решили прикинуться революционными матросами. Без нашивок на рукавах наша морская форма не отличалась от формы простых матросов. Когда поезд отошел на приличное расстояние от Севастополя, мы сняли компрометирующие ленточки на бескозырках с указанием училища и заменили их обычными матросскими ленточками.

Мы закрыли дверь своего купе и отказывались впустить кого-либо. Если посторонний становился чересчур настойчивым и требовательным, мы открывали дверь достаточно широко, чтобы он мог нас видеть и слышать. Пока Саша напускал на себя вид простака, я восклицал:

— Делегация Севастопольского Совета едет с особым заданием!

Эта сцена всегда производила желаемое впечатление. Революционные матросы пользовались репутацией исключительно опасных и бедовых парней, их боялись даже солдаты. В результате никто не решался войти в наше купе. Мы с Сашей находились в более чем комфортных условиях, хотя во всех вагонах пассажиры были набиты как кильки в банке.

Около 7 часов вечера поезд прибыл на Николаевский вокзал Петрограда. Сквозь суматошные зловонные толпы, стремившиеся отвоевать хоть сколько-нибудь пространства в отходящих поездах, мы пробились на сумрачные улицы. Восемь месяцев революции научили нас чувствовать атмосферу города. Одного взгляда на пустынные проспекты было достаточно, чтобы проникнуться ощущением неминуемого социального взрыва.

Первые дни пребывания подтвердили это ощущение. Все знали о приближении большевистского восстания и понимали, что Керенский и Временное правительство долго не продержатся.

Между отречением царя и установлением большевистского режима пролегли восемь месяцев. В это время исполнительную власть осуществляло Временное правительство — период был кратковременным и бурным.

В небольшой срок этот кабинет претерпел немало перестановок, и между мартом и октябрем 1917 года он особенно изменился. Умеренные социалисты, бывшие накануне большевистской революции министрами Керенского, расходились по многим проблемам с либералами, которые в марте входили в первый кабинет министров под руководством Милюкова и Гучкова. Но один кардинальный принцип разделяли все, кто входил во Временное правительство.

Министры — как консерваторы, так и радикалы — верили в демократию, опирающуюся на всенародное голосование. Они были едины в оценке Временного правительства в качестве временного учреждения, наделенного полномочиями заниматься государственными делами, и считали своим долгом сосредоточиться исключительно на текущих проблемах, без проведения фундаментальных реформ и решающего воздействия на ход революции. Важнейшая задача определения пути России возлагалась на Учредительное собрание, которое следовало созвать, как только отпадет необходимость в чрезвычайных, военных мерах. Либералы соглашались в том, что Учредительное собрание, сформированное на основе всеобщего избирательного права, выразит чаяния всего народа и получит полномочия выработки конституции.

Несмотря на разногласия по другим вопросам, все политические партии поддерживали такой план переустройства государства. Полагали, что народы России были достаточно зрелы, чтобы решать свои дела, защищать свои интересы и определить свое будущее. Как раз по этому существенному вопросу большевики расходились со всеми другими политическими силами.

Одна из главных установок большевиков состояла в том, что в результате многовекового угнетения трудящиеся пока не способны к эффективному самоуправлению. Лидеры большевиков полагали, что традиции, капитал, предрассудки и система образования сформировали порочный круг, который парализует сознание рабочего и который следует разорвать силой. Панацеей от всех социальных бед они считали коммунистическое устройство государства, однако полагали, что в случае следования к этой цели рутинным парламентским путем их планы будут погребены вследствие преследования привилегированными классами своих эгоистических интересов, а также из-за инертности масс.

Для реализации этих иллюзорных целей существовал лишь один способ: они, большевики, должны взять бразды правления страной в свои руки революционным путем и установить долговременную диктатуру без согласия масс, но от их имени. Страна нуждается в твердой руке и не только в систематическом подавлении организованной оппозиции, но также и преодолении апатии самого народа. Пока коммунистическое государство не станет реальностью, принуждение должно оставаться движущей силой. С подобными намерениями большевики приступили к осуществлению своей глобальной цели.

На первый взгляд имеется несоответствие между большевизмом как деструктивной силой в 1918 году и большевизмом в качестве конструктивной силы в 1930 году. Но две эти крайности — просто стадии единого процесса. Историю большевизма в России, начиная с 1917 года, можно схематично представить как три отчетливо выделяющихся периода.

В течение первого — после мартовской революции и перед приходом к власти — большевики действовали в основном агитационными методами. Их противников следовало дискредитировать, деморализовать и смести со своего пути. Массы следовало завоевать обещаниями, не утруждая себя мыслями об их выполнении. В этот период важнейшим фактором считалась численность сторонников, а не их искренность или преданность делу.

Второй период начался с того дня, когда большевики захватили власть, и должен быть обозначен как период военного коммунизма. Он включал в себя предварительную работу по уничтожению прежнего строя. Вооруженное сопротивление подавлялось, действующая или потенциальная оппозиция уничтожалась, народные традиции взрывались изнутри, все институты, препятствовавшие продвижению коммунизма, ликвидировались. В этот период из обширного большевистского арсенала применялись только негативные, разрушительные меры, в то время как позитивные и конструктивные шаги делались лишь под давлением крайней необходимости. Лидеры большевиков должны были прибегать к таким временным уловкам, как новая экономическая политика, которые заставляли их противников поверить, будто они расстаются с прежними своими экономическими и социальными теориями.