Повнимательнее, Картер Джонс! - Гэри Шмидт

– А все угрозы британского правительства?

– Это британское правительство арестовало чиновников, вымазало их дегтем и вываляло в перьях? Это британское правительство врывалось на борт британских торговых судов и громило там все, выбрасывая их грузы за борт? Это британское правительство напало на дом губернатора Массачусетса и расшвыряло почти все листы рукописи, подготовленной к изданию? Вот какова была судьба книги об истории колонии Массачусетс! Это британское правительство…

– Ну ладно, ладно. Но я же помню, кто я. Я американец и такие вещи писать не могу.

– Конечно, не можете, молодой господин Картер. Ведь попытки мыслить беспристрастно, чтобы проникнуть в истину и высказать ее, – занятие куда менее похвальное, чем повторять, как попугай, пропаганду двухсотлетней давности.

Я уставился на Дворецкого. Он брал верх в нашем споре и прекрасно это сознавал.

– А как же Бенедикт Арнольд[24]? – спросил я. – А? Как же Арнольд?

– Я не вполне уверен, каким образом существование Бенедикта Арнольда оправдывает вашу Декларацию независимости, если только вы не хотите сказать, что этот документ подводит рациональную базу под хамские и противозаконные выходки, – а он и впрямь таковую подводит. Однако во имя беспристрастия отмечу, что патриот Бенедикт Арнольд, когда ваш Конгресс пренебрежительно отнесся к его беспримерным подвигам, решил взамен на скудную, что показательно, денежную сумму передать крепость, находившуюся в руках американцев, ее законным владельцам. Потому что он ставил перед собой благородную цель – прекратить войну, гибельную для обеих стран, хоть и сознавал, что для его личной безопасности и материального благополучия этот шаг станет катастрофой. Вы говорите об этом джентльмене?

Я посмотрел на Дворецкого.

– А помните, вы меня недавно слили? Язык без костей!

Дворецкий посмотрел на меня.

– Молодой господин Картер, разрешите дать вам один совет: попробуйте преодолеть предвзятость, обусловленную вашей позицией, и начните доклад такими словами: «Поскольку то было время помрачения умов…» Или: «Революционеры самонадеянно вздумали…» Или: «Отказываясь замечать многочисленные благодеяния метрополии, они поддались своей безрассудной амбициозности…» Смею предположить, любой из этих вариантов подойдет.

– И все они такие непредвзятые, что дальше некуда, – сказал я.

– Позвольте, я заварю чай, чтобы разбудить в вас вдохновение, – сказал Дворецкий. – Но при условии, что вы не поступите по примеру предков и не выбросите весь «Эрл Грей» в соседский бассейн.

– Язык без костей, – сказал я.

Дворецкий пошел на кухню заваривать чай. Но сначала зашел в гостиную и попросил Энни погодить с гаммами и сыграть «Правь, Британия, морями!». Фортиссимо, пожалуйста.

16 Сухая калитка

Как-то утром в Голубых горах в Австралии я проснулся раньше отца. Попробовал разжечь костер: хотелось самому приготовить завтрак, но костер отказывался разгораться, потому что дрова отсырели. Пришлось ждать, пока встанет отец. Он что-то буркнул под нос, а потом разжег костер, словно дрова были совершенно сухие, – вот что умеют американские военные со стажем. Он пожарил бекон с яичницей из яичного порошка, и мы позавтракали и почти не разговаривали. Слушали, как переругиваются у нас над головой визгливые птицы, и как со всех сторон шумит вода, и как ветер раскачивает верхушки эвкалиптов. Потом собрали все свои вещи. Большую часть отец сложил в свой рюкзак.

Это было наше последнее утро в Голубых горах. Помню, днем, когда мы лезли по склону, покидая долину, воздух стал голубым-голубым – таким, каким я его даже там не видел. А потом мы сели в джип и поехали обратно в город.

И я расплакался.

Девочкам мы до сих пор ничего не рассказали.

Была минута – в следующую субботу днем, – когда я едва не рассказал. Еще чуть-чуть – и рассказал бы.

Я стоял рядом с Дворецким и смотрел, как Шарли играет в футбол: она бегала взад-вперед по полю, а я кричал: «Молодец!» Иногда она пыталась пнуть мяч, катившийся мимо, но всякий раз мазала мимо мяча. Почти все время болтала с какой-то девчонкой из команды Элленвиллской начальной школы, и под конец они обе уселись на поле и стали выдергивать травинки.

Когда матч кончился, она спросила:

– Мы выиграли?

Я обнял ее крепко-крепко.

В воскресенье утром мы с Дворецким повезли Эмили завтракать в город, потому что она провела субботу не на футболе, а у стоматолога: ей ставили пломбу. И теперь ей захотелось чего-нибудь необыкновенного, и Дворецкий сказал, что мы пойдем в приличный ресторан, где не подают «Сахарные звездочки Аса Роботроида», а Эмили предложила: «Давайте возьмем маму!», но Дворецкий ответил, что маме сегодня как-то не до ресторанов и лучше мы пойдем втроем, а мама побудет дома в тишине и спокойствии. И мы поехали – кстати, за рулем Баклажана был я, – и Дворецкий заказал нам всем овсянку из резаного овса, сваренную на цельном молоке. – Может быть, побалуем себя и посыплем ее клюквой? – сказал Дворецкий. Но, когда он сделал заказ, я сказал, что мне нужно в туалет, а сам нашел нашего официанта и спросил, не мог бы он посыпать овсянку не клюквой, а «Сахарными звездочками Аса Роботроида». Он сказал: «Конечно». И действительно посыпал.

Увидев «Сахарные звездочки», Эмили завизжала. Давно мы их не ели.

– Вы осквернили овсянку, – сказал Дворецкий официанту.

– Заказ есть заказ, друг мой, – сказал официант. И кивнул мне.

Эмили вскочила, полезла ко мне обниматься.

– Ты мой самый любимый брат. Можно я скажу в школе, что ты мой «Человек недели»?

Я обнял ее.

Дворецкий не оставил чаевых.

После обеда мы все поехали в «Яблочный сад самообслуживания Спайсера». У них на рекламном щите написано: «Яблоки сам набери, отдохни и яблоксни». И знаете, кто вел Баклажан? Снова я. Меня усадили на подушку, чтобы было удобнее достать до руля.

– Нам лучше не привлекать внимание блюстителей порядка: они могут неблагосклонно отнестись к вашим шоферским навыкам, – сказал Дворецкий. Мама сидела на заднем сиденье, столбенея от ужаса, крепко-крепко обнимая Энни, Эмили и Шарли.