Эрнестина Вольф. Дело о клубничном пироге - Яна Егорова

— А как еще? — отрезала Илвес. — Они же сами грызли свой пирог. Никто в них его силой не запихивал! Кто еще мог, если не они сами?

Эрнестина Вольф покрутила в руке красивую электронную сигарету, затем задумчиво произнесла и резко посмотрела в глаза Агнес:

— К примеру, ваш покойный супруг. Мог им помочь отправиться на тот свет.

— Зачем бы ему это делать?!

— Затем, что в свое время их сплетни лишили его любимой супруги и ребенка! Это произошло сорок лет назад! Не так ли, госпожа Илвес? Или вы станете все отрицать?

— Не стану. Все так. Это именно из-за них Лийна покончила собой, убила их ребенка и чуть не подорвала весь дом. Зачем это отрицать? Причина была в предсмертной записке, она должна сохраниться в архивах полиции. И что с того?

— Что? В этом доме были убиты две женщины. Обе они стали причиной смерти покойной супруги вашего покойного мужа. Насколько мне известно, сразу после ее смерти он уехал отсюда, а недавно, спустя целых сорок лет, вернулся. И уже, как сегодня выяснилось, под другой фамилией! Не затем ли, госпожа Илвес, чтобы отомстить?

— Пф… Вилджо было семьдесят лет, ему поставили рак, он знал, что умрет со дня на день и вернулся сюда, чтобы уйти в месте, где умерла его дорогая Лийна.

— Вы только что озвучили мотив первейшей степени, моя дорогая. Мужчина умирает и решает перед смертью отомстить за свою убитую любовь.

— Что? Глупости. Вилджио уже очень давно женат на мне. Более того, он никогда не был мстительным. Успокойтесь, в эти дни он все время проводил в своей постели — он не мог заниматься какими-то там глупыми убийствами!

— В таком случае, это могли сделать вы, Агнес. Ведь вы же любили его!

В такие моменты Эрнестине Вольф казалось, что она не человек, а клещ, который ни при каких обстоятельствах не отпустит свою жертву, пока вдоволь не напьется у нее крови, вне зависимости от того, сколько боли может причинить. Такова была ее натура. Француженка знала это, корила себя за это, но ничего поделать с собой не могла уже долгие и долгие годы.

— Я любила его, да… Очень сильно любила. Вилджио очень страдал, мне пришлось его утешать. Самой страдать при виде печалей, которые засасывали его в водоворот сокрушительного горя… Он… Он, конечно, никогда не любил меня так, как ее. Я любила его. Была с ним, вернула к жизни. Вот этими вот руками. Потеряла из-за него свою красоту! Жизнь! Я отреклась от своей мечты родить детей! Все ради него! Все. Потому что он не хотел детей после той трагедии. Если бы он… не выбрал ее. Лийна была совсем девчонкой, слабой, глупой идиоткой! Из-за каких-то сплетен убить ребенка и себя! Я! Я пережила столько лет рядом с ним! Терпела его измены, терпела его страдания по ней, ее портрет в нашей спальне, в его кабинете! Я все вынесла, а она… Она не выдержала какой-то там сплетни!

Женщина в черном траурном платье все говорила и говорила, с каждым предложением ее голос становился все надрывнее и надрывнее, а кулаки сжимались все крепче. Было бы разумно не провоцировать человека, доведенного до крайней степени несчастья. Это было бы правильно. Только не в случае француженки. Она лишь усилила напор.

— Вот видите, вы сами свидетельствуете в пользу того, что у вас был мотив!

— Я? — женщина вытерла неухоженными, грубыми руками слезы под глазами. — Я скорее была им благодарна, за то, что убрали ее с дороги и дали мне возможность провести жизнь рядом с тем, кого я любила. Зачем мне их убивать?

— Чтобы сделать счастливым того, кого вы так сильно любили, Агнес.

— Что? — женщина опустила голову. — Его уже ничто не сделало бы счастливым.

— Мне кажется, Агнес, вы лукавите. Еще как! Еще как вашего Вилджио месть могла бы осчастливить.

— Вздор! Ваши выдумки! Мы не делали этого! Повторяю, он вернулся сюда, чтобы умереть в том месте, где был счастлив. Вот и все. Перестаньте выдумывать и распространять слухи о его вине. Он как никто другой пострадал от их мерзких языков. К тому же, вы забываете главное, из-за возраста наверняка, что бабки отравились пирогом. Ни я, ни Вилджио не заходили к ним и не имели никакой возможности убить их таким способом. Вы лучше… Вы лучше поинтересуйтесь о том, где был гуляка Кари! Может быть он изменил своей Эльзе с ее веселыми подружками, вот она их всех и отравила! А, моя версия будет понадежнее вашей? Госпожа, как вас там?

— Я все забываю вас спросить, Агнес, откуда же вам известно о способе?

Обе дамы произнесли следующее одновременно, попав друг с другом слово в слово:

— Следователь Улф Линдберг!

— Я так и знала! — вскрикнула Вольф.

— Он даже не скрывал, — согласилась Агнес.

— А что вы там говорили про Кари?

— Кари? — Илвес охотно перескочила на другую тему.

— Вы упомянули, что он изменял супруге. Это шутка или вы что-то знаете? — подтвердила француженка.

— Какая еще шутка? Кари Тоомас в молодости был еще тем ловеласом! Он подкатывал к каждой юбке. Красивым был мужчиной, нечего сказать, хоть и с ветром в голове. И к Лийне стучался неоднократно. А уж к подружкам своей жены и подавно. И они отвечали. Мне Вилджио рассказывал. Он как раз сплетнями никогда не занимался, Вилджио серьезный, архитектор с именем, известном в определенных кругах, не стал бы заниматься такой ерундой, которой занимались три скучающие работницы швейной фабрики.

— Да, это заметно, что господин Вилджио был серьезным человеком, — говоря это, мадам имела в виду роскошную некогда квартиру покойного. — После гибели Лийны, вы говорили, он переехал?

— Да. Сначала за город. В наш с ним родной поселок в ста километрах отсюда. Он… он очень страдал. Нередко оставался ночевать в дюнах. Совсем один. Он много болел, плохо питался, возможно, именно поэтому рак его и настиг. Хотя, Вилджио было семьдесят. Но это ни о чем не говорит. Кари Тоомасу семьдесят пять, и он живехонек.

Женщина в траурном платье посмотрела на часы:

— Знаете, если ваш сбор сплетен закончен, то я бы пожелала вам удачного дня.

— Вы спешите? — Вольф посмотрела на ту с недоверием.

— Очень спешу. У меня еще… работа.

— Вы работаете? Мне думалось… Разве господин Вилджио не оставил вам наследство? Вы же говорили, что он знаменитый архитектор.

— Скорее востребованный. Конечно, он все оставил мне. Но я и при его жизни работала, если бы не делала этого, свела бы его с ума своей заботой.

— Искренне.

Агнес хмуро ухмыльнулась и взглянула на докучавшую ей гостью исподлобья:

— А вы думали, все влюбленные женщины дуры?

— Ну…

— Я не была такой. Это звучит избито, но я такой не была. У меня есть профессия и дело для души. Мне есть, чем себя занять.

— И как же? Если не секрет?

Женщина в трауре поднялась, уже недвусмысленно демонстрируя гостье, что готова проводить ту к выходу.